Финт

Финт побрел дальше – тем более что громадные тяжеловозы умеют не только мочиться; вот почему уличные голодранцы бегают за ними с ведром. Часто слышишь, как они нахваливают свой товар у домов побогаче, с палисадниками, и повторяют нараспев: «Пенни за ведерко, хозяйка, хорошо утрамбовано!»

Теперь оставалось лишь побыстрее дойти до следующего люка и выбраться на поверхность. И вот, после того как он целый день финтил да уворачивался, он тащился теперь по лабиринту улиц усталый, изголодавшийся, и притом отлично сознавая, что на подержанном костюме и впрямь ни единого пятнышка, потому что он весь – одно сплошное пятно. Иаков с сыновьями, конечно, что угодно отчистят, но тут им придется здорово попотеть. Ну да ничего тут не попишешь, сам виноват.

Финт мрачно шагал дальше, по ходу дела отслеживая головы, мигом исчезающие из поля зрения, едва смекнув, что их засекли, или мутных личностей, торопливо ныряющих в переулки. Так поступает парень-жох: он знает, что суетливая, суматошная толпа просто занята своим делом, ну да, памятуя о возможности влезть и в чужое, если возможность подвернется. Финт высматривал вопрошающий взгляд, взгляд прицельный, зоркий, взгляд, читающий улицу как раскрытую книгу.

Прямо сейчас вокруг все было чисто – насколько это возможно на улице; и по крайней мере на эту ночь Симплисити в безопасности, утешал себя Финт. Если, конечно, из дома – ни ногой. Чего только не случается на улицах у всех на виду – просто ужас что такое!

Финт хорошо помнил, как в недалеком прошлом переоделся маленькой цветочницей; он был еще довольно юн, чтобы сойти за девочку – золотисто-каштановые кудри так очаровательно выбивались из-под платка, причем даже не его собственные – Финт одолжил их у Энни-за-Полпенни: та могла похвастаться недурственными светлыми волосами. Волосы у Энни росли как грибы – и смотрелись примерно так же. Но она неплохо зарабатывала каждые несколько месяцев, продавая их изготовителям париков.

А затеял Финт этот маскарад потому, что цветочницам – а некоторым было всего-то четыре годочка от роду, – скажем так, докучали джентльмены определенного склада. Цветочницы торговали в сезон фиалками и нарциссами – славные они были девчоночки, Финт питал к ним самые теплые чувства и опекал их по возможности. Конечно, подрастая, они вынуждены были зарабатывать на хлеб, как и все прочие, и надо сказать, что в определенных обстоятельствах некоторые шуры-муры со старшими девочками были вполне уместны, при условии, что где тут шуры, а где муры, решали они сами. Однако младших своих сестричек они защищали неистово, и тут-то Финта и уговорили впервые в жизни надеть платье.

Так что, когда франтоватые джентльмены, которым нравилось захаживать к бедным цветочницам поглядеть, не расцвело ли тут новых бутончиков им на забаву, заявлялись в надежде опоить их спиртным, чтобы гнусно с ними обойтись, их ненавязчиво направляли к робкой, трепетной фиалочке – то есть к Финту.

Вообще-то надо признать, он играл свою роль с блеском: парень-жох ведь всегда актер, так что из Финта трепетная фиалочка получалась куда убедительнее, чем из других цветочниц, которые, как бы так сказать, обладали не в пример лучшими данными. Финт уже почти распродал все свои фиалки – голос у него еще не ломался, и при желании он мог изобразить самую настоящую маленькую девственницу. Спустя несколько часов девчонки подсказали ему, где рыщет особенно гадкий денди: этот вечно ошивался вокруг девочек помладше, и вот гадкий денди уже направляется прямиком к нему, в пижонском пальто и при трости, позвякивая монетами в кармане. Вся улица аплодировала, когда маленькая цветочница, неожиданно мускулистая, ухватила скользкого ублюдка за грудки, вдарила ему кулаком, затащила в переулок – и позаботилась о том, чтобы еще какое-то время в его карманах звенеть было нечему.

Это был один из самых удачных дней в Финтовой жизни, потому что, во-первых, он сделал доброе дело цветочницам, так что от одной-двух, глядишь, перепадет поцелуй и обнимашки, как между друзьями водится. Во-вторых, джентльмен остался лежать и стонать в переулке, лишившись всего вплоть до неназываемых, а Финту перепали золотые часы, одна гинея, пара соверенов, немного мелочи, трость черного дерева с серебряной насечкой и одна пара пресловутых неназываемых[18]. А главная прелесть в том, что этот хмырь никогда в жизни не побежит жаловаться пилерам. Ах да, забыл, джентльмен еще золотой зуб выплюнул, Финт, помнится, гаду от души вмазал – вот был удар так удар, таким ударом впору по гроб жизни гордиться, – и зуб поймал прям на лету. Цветочницы все ладони себе отбили, аплодируя, а Финт чуть петухом не закукарекал. Он сводил нескольких цветочниц постарше поужинать устрицами; словом, любой молодой человек на его месте сказал бы, что день удался. Добрый поступок всегда окупается; хотя дело было еще до того, как Финт спас Соломона, который отдельных деталей этого предприятия никак не одобрил бы.