Филип Дик: Я жив, это вы умерли

— Увы, нет, Пауэрс. ЦРУ обнаружило новый наркотик, дезориентирующий человека, настолько мощный, что люди верят, будто бы находятся в знакомом мире, продолжают жить обычной жизнью, тогда как в реальности… Может, и не стоило тебе это говорить, я вижу, как ты весь побледнел, но велика вероятность, что в настоящий момент наши мозги плавают в банках, убаюканные иллюзиями, благодаря той гадости, что Джетер заставил нас проглотить.

— Кто? Неужели наш К. У. Джетер?

— А ты разве не заметил? Именно этот плут готовил нам кофе, и он единственный, кто его не пил…

Когда Дик только поселился в Фуллертоне, он остерегался Джетера, вертевшегося вокруг учеников профессора Макнелли, так как принимал его за агента-провокатора. Прошли годы, и он перестал холодно относиться к Джетеру и, напротив, считал, что есть нечто пикантное в дружбе с человеком, внешне смахивающим на бандита. Худой, с выдающимися скулами и с глазами рептилии, К. У. Джетер был похож на наемного убийцу из вестерна. Он тоже был писателем: сочинял романы ужасов, полные сцен насилия, которые вызывали отвращение. Те, кому этот человек нравился, отмечали его своеобразный юмор, остальные считали его отвратительным.

Главной целью в жизни Джетера было не дать себя использовать. Он относился к окружающим, как к механикам, пытающимся всучить ему подержанную машину. В духовном плане это выражалось в его приверженности к агностицизму. Что касается Пауэрса, то он был правоверным католиком, придерживающимся догм. Поражать его было сплошным удовольствием. В противоположность Дорис, которая, слыша нерелигиозные или еретические речи, притворялась, что ей это безразлично, при этом ускоряя шаг, как ее научили делать при встрече с эксгибиционистами, Пауэрс негодовал, горячился, доказывал и доставлял искреннее удовольствие Филу, заявляя, что во времена инквизиции он, Пауэрс, лично поджег бы его костер, от всего сердца молясь за спасение его души.

Пауэрс входил в число тех католиков, которые отрицают Зло, будучи не в состоянии найти объяснение его существованию. «Зло, — утверждают они, — это всего лишь окольный путь, используемый Добром». Своего рода отклонение, которое служит Богу для нашего обучения. Однако еще со времен Достоевского стало обычным противопоставлять этой гармоничной, но не слишком убедительной идее голые факты, свидетельствующие о страданиях детей, которые невозможно оправдать каким бы то ни было Провидением. Иван Карамазов сказал все, что было можно сказать по этому поводу, и именно его роль играл Джетер. Никто из них не имел собственных детей, за исключением Дика, который вспоминал об этом, только когда рассказывал об излечении Кристофера, но кошки также подходили здесь в качестве доказательства.

— А мой кот? — рокотал Джетер каждый раз, когда упоминали имя Бога, что случалось в их компании довольно часто.

Если вдруг гас свет, они восклицали, чтобы вывести из себя Пауэрса и Дика:

— Черт, Господь опять пожелал выбить пробки!

Однажды кошка Джетера попала под машину. Когда он подбежал, чтобы забрать останки, кошка была еще жива, из ее рта шла кровавая пена. Джетер успел увидеть ее незабываемый взгляд, полный непонимания и ужаса.

— В день Страшного суда, — продолжал он, — когда настанет моя очередь, я скажу: «Одну минуточку!» Я выну из-под полы свою мертвую кошку и, держа ее за хвост, суну под нос Судье и спрошу Его: «Ну и как вы это объясните?»

— Это самый старый вопрос из тех, что когда-либо задавал человек, — заметил Пауэрс. — Тебе нужно просто прочитать книгу Иова.

— Это так, — ухмылялся Джетер. — Я просто считаю, что все это — полное дерьмо. Или Бога нет, или он — мерзавец, или же ему просто плевать. Так вот, я, пожалуй, тоже начну писать свою собственную Экзегезу.

— Но Господь не говорит с тобой.

— А ты знаешь, кто разговаривает с Филом? Ты знаешь, кто посылает ему греческие слова и розовый свет? Обитатели планеты Кретин. Скажи-ка, Фил, как ты называешь мудрость Божью? Что-то там святое?

— Hagia Sophia^[29], — осторожно ответил Дик.

— А как ты скажешь Hagia Кретинизм? Святая Глупость?

— Я сказал бы Hagia Moron^[30]… Это тоже из греческого. Я наткнулся на это, когда искал слово «оксюморон».

Дик всегда защищался, чуть уступая противнику. Он был признателен Джетеру за то, что тот точно исполнял свою роль. Конечно, ему не хватало изящности, с ним нельзя было спорить в рамках определенных правил. Но благодаря своей резкости и твердости Джетер одновременно являлся как преградой, так и ограждением. С одной стороны, он не давал Дику забыть о том, что его общение с Богом, возможно, объяснялось паранойей. С другой стороны, если единственной альтернативой безумию являлось мировое дерьмо, к чему, собственно, и сводилась философия Джетера, то уж лучше было остаться сумасшедшим. И Джетер, который в глубине души был неплохим человеком, охотно с этим соглашался:

— Каждый вертится, как может. И если существует теплое местечко, то ты его нашел.