Филэллин

“Тем, что земля на них освящена”, – вмешался в разговор Мосцепанов, но не был удостоен ответом.

Фабье достал сделанный Макрияннисом чертеж. Один из его людей поднес к бумаге фонарь, стали уточнять маршрут движения. Все трое были одеты как турки и пересыпали речь турецкими словами. В Александрии греки так не говорят, а мать под влиянием отца избавилась от этой аттической привычки еще до моего рождения.

Луна не исчезала, лишь временами затемнялась проносящимися через нее клоками облачного дыма. В августе, по дороге из Элевсина к Афинам, я не нервничал исключительно по неопытности. При атаке турецкой конницы старик Харон прошел мимо меня, но достаточно близко, чтобы я мог узнать его при новой встрече.

Офицеры начали выстраивать колонну. Мы с Мосцепановым встали вместе с филэллинами и лишь теперь вспомнили о лежавших у него в сумке двух полосах толстой желтой материи; еще в Навплионе нам выдали их вместе с пригоршней булавок, чтоб соорудить на голове подобие тюрбанов. Если какой-нибудь турок заметит нас, наши силуэты не должны вызвать у него подозрений. Я накрутил тюрбан Мосцепанову, он – мне.

Колонна тронулась без звука и продолжала двигаться так же бесшумно. Не слышно было ни разговоров, ни ругани и смеха, ни неизбежного в плотном строю звяканья задевающих друг о друга металлических частей оружия и амуниции. Мосцепанов шел в сапогах, но они у него были обмотаны тряпьем, подковки не звенели по камням. По обеим сторонам дороги волнами катилась гонимая ветром, невесомая от сухости трава.

До Акрополя пять верст. Сгрузить порох предстояло у его северного склона, самого высокого и крутого. С севера Акрополь неприступен, совершить отсюда вылазку тоже невозможно. С этой его стороны турецких окопов нет, караулы не выставляются. Лачуги здешних бедняков – не добыча для квартирьеров, турки тут не показываются.

Слева белесыми пятнами поплыли глухие стены домов. Дохнуло человеческим жильем, в садах ветер зашумел не так, как в соснах у моря, но нигде не мелькнуло ни пятнышка света. Не слышно было и собак. Проводники поручились, что собаки нас туркам точно не выдадут, и не обманули. Почти все псы покинули Афины вместе с хозяевами или сидели с ними на Акрополе, если на пятом месяце осады их там еще не съели. Оставшиеся благоразумно помалкивали, на опыте убедившись, что в оккупированном городе хорошие сторожа погибают первыми – мародеры с ними не церемонятся.

Проводники всё время находились в голове колонны, а Фабье приотстал от них и пошел около меня, рассказывая, что когда-то дорога из Фалерона в Афины проходила через Итонийские ворота.

“Вычитал у Павсания?” – догадался я.

Он игнорировал мой вопрос и продолжал: “Возле этих ворот находилось надгробие амазонки Антиопы. Она полюбила Тесея и предала подруг, когда те осаждали Афины, за это другая амазонка, Мольпадия, убила ее как изменницу, а потом сама была убита Тесеем. Афиняне поставили памятники обеим: Мольпадии – за верность долгу, Антиопе – за силу любви, заставившей им пренебречь. В наше время это невозможно. Жена Макриянниса – турчанка, но представь себе, что какая-нибудь фанатичная соплеменница зарежет ее за измену и заплатит за это жизнью. Разве турки поставят памятник отступнице? Никогда! Как и греки – ее убийце”.

Я хотел сказать ему, что афиняне и их одногрудые противницы поклонялись одним богам, но он уже отошел от меня. Колонна остановилась. Приблизительно треть солдат отделилась от нее и осталась на месте, остальные и филэллины двинулись дальше. Кто-то рядом со мной предположил, что, если турки обнаружат нас и попытаются отрезать от моря, оставшиеся ударят им в тыл. Свои мешки они отдали нам. До этого Мосцепанов шел налегке, его мешок нес Цикурис, но теперь ему пришлось взять чужой.

Надгробия обеих амазонок давно исчезли, как и сами Итонийские ворота. Город съежился; древние стены, сохранись они до наших дней, сделались бы ему велики, как старику – его же одежда, которую он носил мужчиной в расцвете сил. Построенные турками и наскоро отремонтированные Макрияннисом укрепления примыкают к Акрополю со стороны Колонаки, как греки называют Одеон, но мы свернули с дороги, не дойдя до них. Я знал, что Акрополь окружают голые холмы, но кое-где между ними вклинивается кустарник. Здесь было именно такое место; гуськом, в затылок друг другу, мы потянулись по нескольким узким тропинкам в маквисе. Они то сходились, то расходились, но все вели в одном направлении. Мосцепанов шел впереди меня, я натыкался на него, когда он останавливался, нашаривая ногами неровности тропы или выползшие на нее корни. С его ногой передвигаться в темноте по такой местности, да еще и с поклажей, было нелегко, но жалоб от него я не слышал. Мешок с порохом он нес за спиной, на правом плече висело ружье, на левом – холщовая торба с нашим общим запасом еды и вина. Она служила мне путеводным маяком, как олененку ночью – белый зад оленихи-матери.