Фиалок в Ницце больше нет

– Падчерица, к тому же нелюбимая. И, что важнее, его самого не любившая, а все эти годы использовавшая. Да, он оставил все нам, но с юридической точки зрения все чисто. Хотите увидеть бумаги?

Николь не хотела – она желала все равно заполучить картины.

– Зачем вам столько? – канючила она. – Давайте поделим! Вам половина, и мне половина!

Саша, понимая, что Николь все картины тотчас продаст и эти деньги точно пойдут не на больных детей, ответила:

– Нет.

Николь закричала:

– У-у, русское ворье! Я обращусь в полицию! Пусть вас протрясут! Наверняка с Хорстом, этим немецким мерзавцем, какие-то аферы проворачивали!

Она ляпала что-то наобум, однако Саша испугалась: наобум-то наобум, но эта великовозрастная дегенератка может устроить шум, который в итоге обратит на них внимание полиции или страховых обществ. Или и тех, и других, и еще и третьих.

Служение музам не терпело суеты и шума. В особенности музам подделок.

– Вот сейчас и поеду! Прямо сейчас…

Она попыталась встать из кресла, в котором грузно восседала, но не смогла.

– Картин не дадим, но вы получите деньги, – произнесла Саша, понимая, что иначе от этой шантажистки, которую ей даже парадоксальным образом было жаль (хотя бы и совсем чуть-чуть), не избавиться.

Услышав слово «деньги», Николь оживилась и подобрела. Пришлось даже оставить ее ночевать, а утром ехать с ней в банк, где Саша вручила ей пятьдесят тысяч евро.

– Всего-то? – протянула разочарованно Николь. – Это сущие гроши!

– За картины тоже сразу все не получите, – ответила Саша. – И это много, поверьте мне. Некоторые люди работают год, вы же потратите за месяц.

Запихивая пачки денег в карманы плаща, Николь злобно заметила:

– У-у, русское ворье! Да, на месяц как раз хватит. А на следующий хочу получить сто. И так каждый месяц! Ясно? Иначе пойду в полицию!

Она с издевкой посмотрела на Сашу, и та поняла: а не такая Николь и идиотка, хотя явно интеллектом не блистает. Поняла, что с полицией они по каким-то причинам связываться не хотят, и решила тянуть из них жилы.

Такая все вытянет и еще горло перегрызет своими желтыми от никотина зубами.

– Значит, в конце апреля заеду, вы сто штук подготовьте! Я в Монте-Карло отсюда. У вас тут такая скукота, как вы только здесь живете? Ну да, вы же русские!

Саша и Илья держали военный совет.

– Мы не можем давать ей каждый месяц по сто тысяч, это миллион двести в год.

– Не можем.

– Да и эта кровопийца в следующий раз потребует двести или триста.

– Потребует.

– Так как нам от нее избавиться?

– Ну, если бы она умерла…

– Что такое ты говоришь! Нет, никакого насилия!

– Что ты, что ты! Но она же вечно пьяна, вполне может разбиться на автомобиле, вколоть себе передоз или элементарно заснуть с горящей сигаретой в постели.

– А может терроризировать нас еще двадцать лет.

– Может.

– Так что же делать?

В апреле, когда сын объявил, что хочет представить им ту самую, с которой он намерен связать свою жизнь (и это в девятнадцать-то лет!), Саша приказала себе не дать Ивану Ильичу понять, что у нее с отцом проблемы.

Очень большие проблемы.

Николь объявилась, обещая заглянуть за своими ста двадцатью тысячами в конце месяца, и Саша поняла: так будет продолжаться, пока…

Пока они не найдут выход.

Они и так дали этой особе сто тысяч, она получит еще сто двадцать – на эти деньги можно было сколько операций для больных ребят организовать!

– Дети ничего не должные знать, – сказала Саша мужу, и тот кивнул.

– Не должны, но, боюсь, узнают.

Она впервые за многие годы заплакала.

Избранница сына была прелестна: русые волосы, одухотворенные черты лица, точеная фигура.

– Сашá, – представилась она по-французски, с ударением на последний слог, протягивая руку. И добавила по-русски: – Ну или Сáша, как вам удобнее!

– Вы из России? – спросила Саша, понимая, что у избранницы сына французский истинной парижанки: такому даже в самой элитной школе за границей на научат.

Та смутилась.

– Ну и из России тоже. Мама и отец живут теперь во Франции. Мой отец – бизнесмен Федор Захаров, быть может слышали?

Саша не помнила, как высидела до конца вечера, кивая, поддакивая и улыбаясь, а все думая о том, что эта красавица – дочь ее Федора.

Нет, не ее.

Она даже встретилась с ним, заявив:

– Твоя дочь – подруга моего сына!

Тот с гордостью ответил:

– Не подруга, невеста! Это я их свел, кстати. Ведь отличная мысль? Мы так породнимся!

Саша закатила ему оплеуху.

Несясь обратно домой, она все думала, за что она ударила Федора.

Сын за отца не отвечает (как не отвечал Иван Ильич за деяния своего отца). Ну и дочь тоже. Чего она так взъелась на свою тезку, которая и получила имя в честь нее?

Наверное, не на тезку, а на Федора – и на себя.

И почему все так сложно?

Николь, забрав вторую сумму, заявила:

– В следующий раз сто пятьдесят.

– Мы что, Центральный Европейский банк?

Икнув, та ответила:

– Мне плевать. Раз платите, значит, есть за что. Иначе полиция, гадкие русские!

Она захохотала и добавила:

– Как же хорошо вас обирать, жизнь еще лучше, чем при Хорсте. Так что готовьте денежки, уроды. А я в Монте-Карло!