Фиалок в Ницце больше нет

Саша помнила, как у нее подкашивались ноги, когда она – уже не в роли графини или герцогини – вела беседу с экспертом, презентуя ему официальную первую картину из коллекции Хорста Келлерманна-старшего.

«Синих мартышек» Франца Марка.

Написанную за два месяца до этого Ильей.

Ведь одно дело – скрываться за маской чужого образа (эксцентричной герцогини, еще более эксцентричной графини), и совсем другое – быть самой собой.

Ну, не совсем.

Она была уверена, что провалила встречу, а Хорст после того, как эксперт, восторгаясь шедевром немецкого экспрессиониста, удалился, с почтением сказал:

– Ты была потрясающа! Вот это самообладание, вот это выдержка, вот это юмор!

Уверенная, что он иронизирует, Саша спросила:

– Ты не шутишь?

Он не шутил.

«Синие мартышки» Франца Марка, купленные частным американским музеем, стали самой дорогой картиной этого художника, проданной на аукционе.

Илья, получив возможность делать то, что только и мог, окончательно ушел с виллы Арсон и посвятил себя одному: созданию шедевров.

Пусть и чужих.

Они крайне зорко следили за тем, чтобы Иван Ильич не проник в мастерскую, всегда запирая ее на ключ.

Дело было не в том, что подрастающий сын мог что-то повредить, а в том, чего он не должен был увидеть.

И не по причине боязни разоблачения (вот этого-то ни Илья, ни Саша как раз и не опасались), а чтобы он не понял со временем: его родители – дружная искусствоведческая ОПГ.

Наблюдая за тем, как муж творит, Саша понимала: он счастлив.

А она сама?

Она была тоже счастлива: у нее имелись любимый и любящий мужчина, практически здоровый сын, большой дом, полная финансовая независимость – и возможность помогать другим.

Они неукоснительно тратили половину своей доли выручки за каждую картину на помощь больным детям: у Саши имелись списки организаций, а также отдельных нуждавшихся в помощи мальчиков и девочек и их родителей.

И если мир альтернативных идей великих мастеров – это было царство Ильи, то ее вселенной стала помощь тем, кто в ней нуждался.

Ну а деньги-то у них были.

Да, деньги были и у них, и у их компаньона по преступлениям Хорста, который испытывал прямо-таки детскую радость от того, что они делают.

– Скажи, Хорст, а зачем тебе столько денег? – спросила как-то Саша. – Ты ведь и до… до нашего бизнеса был обеспеченным человеком.

Имевшим возможность подарить любимой жене платиновое кольцо с массивным розовым бриллиантом, которое та, умирая от рака, завещала своей дочери от первого брака, негодной Николь, которую Хорст в память об умершей жене тащил на своем горбу, хотя девочке уже шел четвертый десяток.

Тот вздохнул:

– Деньги есть, но не такие, как нужно.

– Гм, а на что нужно? Николь что, делает такие долги?

– Николь все делает, в том и числе и долги, но это полбеды. Нет, я хочу осуществить свою заветную мечту.

Ага, заветная мечта была не только у Ильи, но и у Хорста.

– Я пытаюсь собрать коллекцию деда – подлинную. Она рассеяна по всему миру, я вышел примерно на половину того, что ему принадлежало. Вот потихоньку и скупаю, где продают. А если не соглашаются, то жду и увеличиваю свое предложение.

Саша вспомнила, что ее как током пронзило, когда она на одном из аукционов, где продавался Отто Дикс от Ильи, вдруг увидела картину из коллекции деда.

Той самой, которая стоила ему жизни.

Она боролась с искушением купить ее – и в итоге отказалась от этой мысли.

Какой смысл пытаться вернуть то, что уже ушло в прошлое навсегда? Даже если она соберет все, что у него было (а этого она точно никогда не сделает, потому что помнит только некоторые картины), то разве это воскресит дедушку?

То-то и оно.

Однако она понимала, почему Хорст желает обрести коллекцию своего деда: потому что для многих прошлое важнее, чем будущее.

И для нее тоже?

Вот на что шла его доля выручки от картин.

– Привет, как дела? – спросила Саша, проскальзывая в мастерскую: сын был в детском саду, а она сама только что завершила разговор с потенциальными ассистентками – ей требовалась как минимум одна, чтобы управляться с собственным благотворительным фондом, который она решила основать.

Так она сможет помогать большему количеству детей и гораздо эффективнее.

– Гм, Пехштейн почти готов, – сказал муж, работавший над полотном немецкого экспрессиониста Макса Пехштейна.

Постояв за спиной супруга, Саша произнесла:

– А знаешь, я беременна.

Илья, увлеченный работой, не сразу понял, что она имеет в виду.

– Да, да, подожди, вот только здесь еще доработаю изгиб…

И вдруг, резко развернувшись, распахнув глаза, спросил:

– У нас будет еще один Иван Ильич?

Саша мягко улыбнулась:

– Ну или Ильинична.

УЗИ в самом деле показало, что ожидается девчонка, и Саша уже знала, как ее назвать: Лаурой – в честь ее собственной мамы.

Погибшей с отцом на Памире.

Неужели уже прошло почти десять лет?

Больше всего они опасались, что у Лауры тоже обнаружат порок сердца. Или легкого. Или печени.

Или чего-то другого.

Или даже сразу всего вместе.

Врачи заверили, что малышка абсолютно здорова.