Фермер, который меня довел

До Хасцена я доехала без приключений. Сеанс связи продлился недолго. После приветствий я сразу рассказала папе о том, что мы с Невом разводимся, и что такого-то числа вылетаю домой. Отец на это сказал всего три слова: «Ждем тебя, родная»; не было ни расспросов, ни уточнений. Как всегда, папа понял, что у меня на душе, и не стал мучить разговором, на который у меня не было моральных сил. Покинув агентство связи, я села в кар и покатила к оружейному магазину по главной дороге; мимо мелькали старые однотипные малоэтажные дома, к рынку стекался белобрысый орионский народ. И вдруг – пестрое, смуглое, чужеродное… Чиура!

Засмотревшись на пустынницу, я не заметила, что впереди едущий кар притормозил, и с сочным звуком тюкнула его в бампер. Владелец кара тут же высунулся из окна поглядеть, кто там сзади безобразничает, и, узрев меня, начал ругаться:

— Чего тырки пялишь, дура? Слепая, что ли?

Я поглядела на мужика с лицом, наливающимся гневной краснотой, затем на бампер кара, в который врезалась, и – снова на Чиуру. Та энергично и быстро, подпрыгивающей походкой шла к рынку, и все уступали ей дорогу. Я уставилась на старушку, как в трансе; мне вспомнились два голоса – бархатный и карамельный, и то, что поведали мне эти голоса.

Любовь ли, болезнь ли была причиной, но мерзкая старуха не только Пруту Ховери жизнь под конец испортила, но и мне подгадила – беременной (как я тогда считала) женщине!

— Выходь давай! — услышала я резкое, и посмотрела в окно, к которому склонилась красная гневная физиономия.

«Этого еще не хватало», — подумала я, и с тоскливой обреченностью полезла за планшетом, чтобы сразу войти в нужный сервис через Сеть и перечислить этому гражданину деньги.

Видимо, я действовала медленно, так как он с силой ударил в окно моего кара.

— Выходь, говорю! — повторил он громче. — И глянь, чего натворила!

Выходить мне совершенно не хотелось, да и ущерба особого я не нанесла, так что я лишь приспустила стекло и сказала:

— Извините. Я вам перечислю десять единиц. Диктуйте счет.

— Десять?! Ты вкуки обпилась, что ли? Здесь минимум на двадцать потянет!

«Ящер с тобой, двадцать так двадцать», — подумала я и, кивнув, снова попросила назвать счет; при этом я поглядывала в сторону рынка. Мужик продиктовал счет, я сделала перевод и, показав ему на планшете, что операция выполнена, собралась уехать.

Однако гражданин не желал меня так просто отпускать и встал перед моим каром прямо на дороге.

— Ишь ты, — прошипел он, и обратился к зевакам, который остановились поглазеть на маленькую аварию, — деньги скинула на счет и все! Видите, что творится? Какие они, южане? Будто деньги все решают! Даже не извинилась, сразу про деньги, словно я цент бездушный…

— Я вообще-то извинилась, — сказала я.

— Извинилась она! Ничего не извинилась!

— С дороги отойдите.

— Видите, лицо как сморщила, слова как цедит? Думает, что лучше нас, северян. Они все такие, южане! — продолжал изливать желчь мужик. — И кто ее на дорогу пустил? Сопля еще зеленая, а туда же – водить… не выросла еще водилка-то!

— Дайте мне проехать! — не выдержала я и повысила голос.

— Извинись сначала!

Дальше все случилось само собой. Я достала из сумки пистолет-парализатор, не глядя, практически машинально, зарядила его «болючкой», и, выйдя из кара, навела прямо на мужика.

— Извинилась я перед тобой, морда жирная, — отчеканила я, — и ущерб возместила. Так что закрой рот и садись в свой драндулет, пока заряд в лоб не получил.

Мужик стал менее красным – наметилась тенденция к побелению – но все же выдавил из себя:

— Ах ты ж дрянь какая… глядите, что творит... средь бела дня…

Я выстрелила, но не в лоб, как обещала, а в бедро, сочное, жирное. Мужик взвыл и рухнул на дорогу; никто из зевак к нему не подбежал.

— Молодец, девка! Так его! — услышала я, садясь в кар.

— Да-да, получил свое…

Я метнула на зевак убийственный взгляд – сейчас они на моей стороне, а когда этот мерзкий хряк на меня наезжал, молчали – и, объехав агрессивное тело, корчащееся от боли, поехала к рынку.

Припарковавшись, где получилось, и как получилось (я не слишком-то аккуратно вписалась меж других каров), я вышла из машины и пошла на рынок, чтобы найти Чиуру. Сухонькая фигурка пустынницы была приметна.

— А-а-а-а, — расплылась она в ядовитой улыбке, — камешек песочный прикатился…

— Надо поговорить.

— Некогда мне, да и не хочу, — заявила Чиура и демонстративно от меня отвернулась.

— Нет, ты будешь со мной говорить!

Гражданки, которые собирались что-то купить у Чиуры, напустились на меня:

— Орио, ну-ка придержите язык! Мы здесь, на севере, старость уважаем.

— Не лезьте не в свое дело! — отрезала я и встала вплотную к Чиуре.

Мне не столько хотелось поговорить с ней, сколько в глаза ее посмотреть. В этих маленьких черных глазках я увидела мстительное торжество, радостную злобу – и никакой любви, и никакого сумасшествия. Бархатная и Карамельная спорили о том, любила Чиура деда или нет, но я вижу отчетливо только ее любовь к себе.