Ферма животных

И все-таки животные никогда не расставались с надеждой. Мало того, они гордились тем, что являются гражданами Фермы Животных, сознавая это своей привилегией, и ни на миг не теряли этого сознания. Они были единственной фермой во всей стране — во всей Англии! — которая принадлежала животным и которой управляли животные. Даже самые младшие, даже новички, купленные Фермой за тридевять земель, не переставали восхищаться этим. И когда они слышали праздничный салют, видели, как развевается зеленый стяг на флагштоке, сердца их вновь переполнялись неизбывной гордостью, и они пускались в воспоминания о славных героических днях изгнания Джонса, о создании Семи Заповедей или о великой Битве, где были побиты двуногие захватчики. Они не оставили ни одну из своих старых грез. Они все еще верили, что настанет день, когда нога Человека не будет ступать по зеленым полям Англии, они верили в Республику Животных, предсказанную Майором. Когда-нибудь всё это будет, возможно, не скоро, возможно, не при жизни нынешнего поколения, но будет. Даже «Всех Животных Британии», видимо, втайне пели — то тут, то там. Во всяком случае, каждый на ферме знал мотив этого гимна, хотя никто не осмелился бы запеть его вслух. Пусть жизнь их была тяжела, пусть не все их чаяния исполнились, но все-таки они не такие, как все. Если они голодают, то не потому, что содержат двуногих тиранов. Если труд их и тяжел, работают они, в конце концов, на себя. Никто из них не ходит на задних лапах. Ни одно животное не называет другое животное «хозяин». Все животные равны.

Как-то раз в начале лета Визгун велел овцам следовать за собой и отвел их на пустырь, поросший молодыми березами, на дальнем конце фермы. Они провели там целый день, объедая листву под надзором Визгуна. Вечером сам он возвратился в усадьбу, но овцам велел переночевать на пустыре, благо погода была теплая. Кончилось всё тем, что овцы пробыли там всю неделю, и никто, кроме Визгуна, за это время их ни разу не видел. Визгун же проводил с овцами большую часть дня, сказав, что разучивает с ними новую песню, которая требует полной сосредоточенности.

Как раз в день возвращения овец, прекрасным летним вечером, когда животные окончили работу и держали путь к усадьбе, со двора донеслось испуганное ржание лошади. Пораженные животные остановились. Это был голос Кловер. Когда она заржала опять, все бегом устремились вперед. Тут они увидели, что лицезрела Кловер.

Свинью, которая разгуливала на задних ногах.

Конечно, это был Визгун. Несколько неуклюже — видимо, сказывался избыточный вес, — но все-таки удерживая равновесие, он прогуливался по двору. Минутой позже из дверей жилого дома вышла длинная вереница свиней, все на задних ножках. Иные проделывали это прытче остальных, а одна или две, наоборот, ступали нетвердо, и им, похоже, совсем не помешали бы тросточки для опоры, — но все успешно одолели весь путь вокруг двора. И, наконец, под устрашающий лай псов и пронзительное кукареканье петуха, с величественно прямой осанкой, бросая надменные взоры по сторонам, вышел Наполеон собственной персоной с собаками, скачущими вокруг него.

Он нес с собою бич.

Воцарилась мертвая тишина. Пораженные, напуганные, сгрудившись в кучу, смотрели животные на длинную вереницу свиней, которые неспешно вышагивали по периметру двора. Казалось, весь мир перевернулся вверх дном. Потом наступил момент, когда первое потрясение улеглось и когда они, вероятно, все-таки возроптали бы — несмотря на страх перед псами и вопреки выработанной годами привычке никогда и ни в чём не перечить начальству… Но как раз в этот самый момент, как по сигналу, хор овец оглушительно заблеял:

ЧЕТЫРЕ НОГИ — ХОРОШО, ДВЕ НОГИ — ЛУЧШЕ! ЧЕТЫРЕ — ХОРОШО, ДВЕ — ЛУЧШЕ! ЧЕТЫРЕ — ХОРОШО, ДВЕ — ЛУЧШЕ!

И это продолжалось минут пять без передышки. А когда овцы смолкли, возможность как-то выразить свое недовольство была упущена, потому что свиньи уже промаршировали в дом.

Бенджамин почувствовал, что кто-то носом прижался к его плечу. Он оглянулся. Это была Кловер. Ее старые глаза совсем потускнели. Не говоря ни слова, она мягко потянула его за гриву и повела задворками к стене большого гумна, где были начертаны СЕМЬ ЗАПОВЕДЕЙ. Минуты две они стояли, вглядываясь в буквы, белеющие на фоне черной, просмоленной стены.

— Я теперь вижу плохо, — сказала, наконец, Кловер. — Правда, я и в молодости никогда не могла разобрать, что там написано. Но мне сдается, что стена выглядит как-то не так, как раньше. Бенджамин, Семь Заповедей не изменились?

Впервые Бенджамин отступил от своих правил. Он прочел вслух всё, что было написано на стене. Теперь там была одна-единственная заповедь:

ВСЕ ЖИВОТНЫЕ РАВНЫ, НО ЕСТЬ ЖИВОТНЫЕ РАВНЕЕ ДРУГИХ.