Феодал

Правда, и этот дом был одноэтажным, зато внутри состоял из нескольких комнат. Пленника оставили в приемной под конвоем. Здоровенный чернокожий солдат, в чьих лапах «калашников» выглядел детской игрушкой, протиснулся во внутренние покои и доложил. Тягучий и чуть гнусавый голос Сагита Губайдуллина отозвался немедленно. Фома помнил этот голос. Сагит всегда говорил как бы с ленцой, даже отдавая приказания.

– Сюда его давайте.

Фому втолкнули во внутреннюю комнату. Здесь царил приятный полумрак, веяло прохладой, и перед низеньким столиком с фруктами на роскошном по меркам Плоскости ложе в роскошном восточном халате полулежал Сагит. Увидев Фому, он иронически поднял бровь.

– А досталось тебе, однако… Впрочем, рад видеть. Я сразу понял, кто к нам пожаловал.

Фома молчал.

– Язык проглотил, что ли? Или отстрелили?

– Никак нет! – рявкнул чернокожий конвоир. – В соответствии с приказом.

– Тебя не спрашивают, – поморщился Сагит. – Встань там, не засти… Слушай, сосед, я удивлен. Чего ты к нам приперся? Осознал, что ли? Вот что я тебе скажу: раньше надо было осознавать, а не уши людям резать. Радуйся, что моим людям попался – Гумно с тобой знаешь что сделал бы? Он теперь носит волосы до плеч и боится облысеть. – Сагит прыснул. – Ну ладно, ближе к делу. Если бы ты осознал, то не стал бы отстреливаться, и мозги мне можешь не пудрить. Теперь что с тобой прикажешь делать, а? Что молчишь? Не догадываешься, что тебя ждет?

– Догадываюсь, – сказал Фома угрюмо.

– Неужели? Я вот не догадываюсь. Не мне решать, да оно и к лучшему. Насчет тебя есть приказ: доставить к Самому. Приказ давний, но никем не отмененный, значит, так тому и быть. Готовься путешествовать дальше. Комфорта не обещаю, но безопасность обеспечу. Цени заботу.

Сделав паузу, он взял с блюда очищенный апельсин, неспешно разделил его на дольки и одну положил в рот, не сводя с пленника внимательного взгляда. Не дождался никакой реакции, вытер руки о халат и продолжил:

– Не ценишь? Зря, между прочим. У Перонелли трое погибли, пока тебя гоняли, и моих двое, да есть раненые. Метко стреляешь. А кто не под пулю попал, а на ловушку напоролся, так все равно, считай, из-за тебя. Уж мои ребята с тобой потешились бы как следует, дай им волю. Веришь? Вижу, что веришь. Беда, что приказ насчет тебя очень уж жесткий. Один Гумно, может, и рискнул бы нарушить, а я и мои люди – нет, нет. Своя голова на плечах мила. Так что отправим тебя к Его Величеству, пусть он решает, раз ему так хочется… Сказать ничего не хочешь?

Сказать? А зачем? И кому? С соседом-феодалом Фома поговорил бы охотно, и был бы этот разговор полон недомолвок, экивоков и дипломатических уловок. Выведать побольше, о себе рассказать поменьше… Но это был бы дружеский разговор. Так сказать, в рамках добрососедских отношений. Но о чем свободный человек может говорить с рабом? Пусть даже раб хорошо одет, вкусно ест и добыл свое завидное положение, умея командовать другими рабами. О чем?

– Не о чем мне с тобой говорить, – выдавил Фома. – Наместник херов, сука, людоед…

Лишь удивление отразилось на сытом смуглом лице наместника, и Фома сам удивился. Нет, не понять друг друга. Да и незачем. Кончилось то время, когда понимали.

А потом Сагит неожиданно улыбнулся – чуть снисходительно. Ну-ну, мол, резвое дитя… Указав чисто вымытым мизинцем на Фому, приказал негру:

– Развязать, вымыть, накормить и доставить без усушки и утруски. Сбежит – башкой ответишь. Пшел!

Ему даже дали поспать – часа три, не больше, но и скромная порция сна показалась дивным блаженством. Наплевать, что взаперти и под бдительным оком часового. А перед сном ему и вправду развязали руки, позволили поплескаться в озерке, накормили невероятно вкусной кашей и не связали рук вновь. Видно было, что местные вояки привыкли выполнять приказы без рассуждений и буквально. Все же перед выходом тот самый негр, старший в команде, демонстративно опоясался веревкой поверх ремня и, с лязгом передернув затвор автомата, с ухмылкой похлопал себя по мощной ляжке. Предельно наглядно: дернешься – свяжем, побежишь – подстрелим не насмерть. И ты уж, дружок, лучше не рыпайся, не заставляй нас потом тащить тебя на себе, не подводи офицера под дисциплинарное взыскание…

Фома скрипел зубами, но бежать не пытался. Побег, как и политика, – искусство возможного. Терпи и жди подходящей минуты. Возможно, сама Плоскость даст шанс.

Он думал о Сагите. Уходя от него, Фома слышал за стеной веселый женский смех. Жена? Наложница? Наверное, какая-нибудь одалиска из гарема, явившаяся по щелчку пальцев ублажать повелителя. Страстная и покорная, потому что иначе – шагом марш пропалывать морковку или сгребать навоз! А то и в проводницы, ловушкам на прокорм.

И еще: Сагит не отказался взглянуть на пленника, но не стал беседовать с ним с глазу на глаз. Не снизошел или не рискнул?.. Пожалуй, второе. Добросовестный соглядатай, если он был среди конвойных, слышавших разговор сквозь неплотно запертую дверь, не мог донести королю ни о какой крамоле.

Как быстро из независимой личности фабрикуется лукавый раб!