Феодал

Ему самому сейчас не хотелось сворачивать к Юсуфу. Именно к йеменцу почти пять лет назад он отвел мать Бориса, воющую от тоски и одиночества в неухоженном оазисе. Юсуф ничуть не возражал, был даже рад: третья жена — и без всякого выкупа! В его оазисе сделалось тесновато: от каждой жены уже подрастало по ребенку, и Сеида вновь была беременна.

Борька терпеть не мог Юсуфа и избегал встречаться с матерью. А Фома радовался царящей в семье йеменца умиротворенности, одобрял порядок в оазисе, приносил детям легкие, чтобы долго служили, игрушки. Дети, родившиеся на Плоскости, были зримо счастливее тех, что попали на Плоскость с Земли. Когда-то это безмерно удивляло Фому и вызывало внутренний протест. Потом он понял, что осуждать естественный порядок вещей — бессмысленно. Дважды два все равно будет четыре, даже на Плоскости, и плевать этому факту на одобрение или осуждение.

Зато Пурволайнены так и не обзавелись потомством. В ответ на осторожный вопрос Урхо пожал плечами: зачем, мол? Разве этот мир достоин того, чтобы выпускать в него детей?

И Фома отступил. В конце концов, Плоскость сама решает свои демографические проблемы. Кто-то, с кем не поспоришь, считает ее достойным местом и для детей, и для взрослых, и для стариков.

Либо еще хуже: люди, по его мнению, только Плоскости и достойны.

Если первое — подарить бы ему очки, слеподырому богу. Если второе — набить бы в кровь морду!

— Пойдем к Джорджу, — предложил Борис. — Давно у него не были.

— Не так уж и давно. Пошли лучше к Георгию Сергеевичу.

— Да ну… — Борька состроил гримасу. — Опять грузить станет. Сам ничего не понимает, а туда же — учить. Корми его еще за это. Педагог, блин.

— Поговори у меня, — проворчал Фома. — Он тебя спас от дурилки, забыл? Не я, а он.

— Так то когда было! И ничего он меня не спасал! Я, может, и сам в дурилку бы не пошел…

— Язык проглоти. Значит, будь по-твоему: идем сначала к Джорджу, потом к Автандилу, а потом к Георгию Сергеевичу. К Джорджу пойдем не прямо, а через Спину Крокодила. Заодно проверим точку выброса. Устраивает?

— Сойдет.

Фома мог просто приказать, и Борька скорее всего послушался бы, набычившись и побрюзжав. Но необременительный компромисс был надежнее. Нельзя быть только деспотом с тем, кто по младости лет много о себе мнит. Однажды демонстративно ослушается, уйдет — и ищи-свищи его. Знает, змееныш, что если угробится, феодал себе этого вовек не простит. И пять лет возни с сосунком псу под хвост.

Не успели сделать и тысячи шагов, как наступили сумерки — будто специально, назло. И в неурочное время. Трех часов не прошло, как кончилась предыдущая «ночь», — и на тебе! В последнее время Фоме все реже удавалось угадывать приближение «ночи», и не потому, что разладились «внутренние часы». Разладилось не в нем — в Плоскости. Квазирегулярная последовательность света и сумерек мало-помалу переставала подчиняться всякой разумной логике.

Это беспокоило всех, но удивляло лишь новичков. Кто прожил на Плоскости хотя бы год, знает: от нее можно ожидать всего, кроме порядка и регулярности. Хаос, изменчивый первобытный хаос. Кое-кто из хуторян, тот же Патрик, считал Плоскость живым существом, точнее, эмбрионом, куколкой, из которой когда-нибудь не скоро вылупится что-то более внятное. Например, новый мир со стабильными свойствами. Возможно, даже не новый мир, а Дивный Новый мир. Нечто феерическое или, по меньшей мере, приятное.

Мечтать не вредно. Но если по-честному, то никто не скажет заранее, будет ли этот мир мало-мальски сносным. Для кого он создается — для людей? Вот уж вряд ли…

Фома сбавил шаг. Сумерки — не то время, чтобы ставить рекорды скорости. Не будь с ним ученика, феодал повернул бы назад и тихо-мирно отсиделся бы на месте привала. Может, вздремнул бы впрок. Спешить-то некуда. А попробуй предложи Борьке разумную перестраховку — вмиг растеряешь весь авторитет. Кому от этого станет лучше?

Уж точно не Борьке. Только он этого пока еще не понимает…

Тяжесть навалилась такая, что Фома, не устояв на ногах, вдавил своим телом в песке изрядную яму. Извиваясь червяком, отполз, вдохнул воздуха, сел, помотал головой. Бешено стучало сердце. Как еще кости остались целы… Крошечная аномалия, но какая мощная! Кстати, совершенно новая. Интересно знать, локальная или периферийная?

На дне рюкзачка удобно устроился свернутый в бухту десятиметровый капроновый шнур. Было ему сто лет в обед, но это не имело значения: шнур попал на Плоскость «оттуда» и принадлежал к вещественному миру. Хорошая, настоящая вещь. Если приспичит, ее можно порвать, сжечь и испортить сотней всяких других способов, но она никогда не распадется в пыль от старости.

— Обвяжись. — Размотав шнур, Фома обвязался и сам.