Феномен Мессинга. Как получать информацию из будущего?

К последним прижизненным пророчествам Авеля традиционная мифология относит две увлекательные исторические тайны, как бы предваряющие заточение Авеля в Спасо-Ефимьевском монастыре.

Первая включает смерть зимой 1925 года в Таганроге императора Александра I и последующие события, связанные с личностью сибирского старца Федора Кузьмина. Здесь Авелю приписывается ожидаемое пророчество о «жизни после смерти» императора во искупление греха участия в цареубийстве его отца – императора Павла.

Вторая – предсказание восстание декабристов 1825 года.

Конечно же, в реальности предсказание подобных событий вполне могло послужить поводом для пожизненного заточения строптивого монаха Авеля! Однако что обо всем этом говорит историческая наука? Личность сибирского старца Федора Кузьмина давно уже не сопоставляется с образом ушедшего замаливать грехи императора Александра по очень простой причине. Антропологические, графологические и даже психологические экспертизы категорически отрицают реальность этой исторической версии.

Не менее существенны возражения против предсказания восстания 1825 года. Здесь все исторические хроники и свидетельства многочисленных очевидцев единогласно подчеркивают стечение случайных обстоятельств, явившихся полной неожиданностью для власти. Как же это может быть сопоставлено с прекрасно известными пророчествами, как всегда, точными буквально до часа?

Итак, мифологичность вышеназванных причин для последнего заключения монаха более чем очевидна… Тем более совсем не ясно появление некоего (так и не найденного в архивах) Циркуляра цензуры от 1902 года, якобы строго запрещающего любые печатные сообщения о пророчествах Авеля и даже предписывающего не упоминать имя этого монаха!

Еще более сказочным выглядит рассказ, бродящий до последних пор в бульварной прессе и описывавший, как в Гатчинском дворце, постоянном местопребывании императора Павла I, в анфиладе зал была одна небольшая зала, и в ней посередине на пьедестале стоял довольно большой узорчатый ларец с затейливыми украшениями. Ларец был заперт на ключ и опечатан. Вокруг ларца на четырех столбиках на кольцах был протянут толстый красный шелковый шнур, преграждавший к нему доступ зрителю. Было известно, что в этом ларце хранится нечто, что было положено вдовой Павла I, императрицей Марией Федоровной, и что было завещано открыть ларец и вынуть в нем хранящееся только тогда, когда исполнится сто лет со дня кончины императора Павла I, и притом только тому, кто в тот год будет занимать царский престол России. Павел Петрович скончался в ночь с 11 на 12 марта 1801 года. Государю Николаю Александровичу и выпал, таким образом, жребий вскрыть таинственный ларец и узнать, что в нем столь тщательно и таинственно охранялось.

Утром 12 марта 1801 года, вспоминают придворные, и государь, и государыня Александра Федоровна, оживленные предвкушением проникновения в вековую тайну, выехали из Царскосельского Александровского дворца в Гатчину. В тот же день возвратились они в сильной печали и задумчивости. Царская чета ни с кем никогда не делилась тайной послания из ларца, и лишь государь стал поминать о роковом для царской династии 1918 годе.

Тут опять реальная история никак не стыкуется с поздними легендами, и это подтверждает такое очень авторитетное мнение, как специальное исследование Марка Алданова[3]. Этот незаслуженно забытый в советское время писатель, принадлежавший к деятелям русской эмиграции, как-то поставил себе цель выяснить: были ли реальные предсказания ужасного большевистского переворота 1918 года. Несмотря на мистический настрой души, Алданову так и не удалось найти ни одного достоверного факта заслуживающих внимание прорицаний грядущей политической катастрофы. Более того, все ранние пророчества этот замечательный писатель-историк оригинально пропускал через призму последующей «распутинщины», вполне справедливо полагая, что неуемный на язык «странник Григорий» наверняка бы хотя бы прокомментировал страхи императорской четы. Увы! Своих предшественников Григорий «крыл поносными словами» именно за то, что ничего более-менее конкретного (в отличие от него) предсказать они не могли. Прорицания же самого Распутина были лишь бездарным пересказом тех же новозаветных откровений Иоанна и, кроме смеха, у окружающих ничего не вызывали.

Итак, существует ли в жизнеописании монаха Авеля своеобразный феноменом или синдромом Кассандры[4]? Проведенный анализ выявляет лишь всяческие подтасовки и натяжки поздних исследователей, вкладывающих в уста монаха то, что он никогда не говорил и не писал…

Глава 9. Гениальный изобретатель