Феникс

— Надие… я иду…

Саид с азартом, почти по-мальчишески, швырнул трубку на аппарат, чем удивил и, кажется, даже рассердил старика швейцара, слонявшегося в вестибюле. Вбежал в зал, залпом допил пиво, оставшееся в кружке. Расплатился с кельнером. Шумно вышел. Напоследок все-таки посмотрел еще раз на Берга. Неужели не поднимет головы, не глянет, не встревожится — ведь Исламбек, его подопечный, покидает бар. Исчезает. Вставай, торопись, лети следом!

Сидит. Как и минуту назад. Поднимает кружку, пьет. Это уже слишком. Или он действительно не видит, не знает Саида?

Исламбеку становится почему-то скучно. Разочарование приходит вдруг. И он расстается с гестаповцем, обожженный досадой.

Спокойной ночи, господин оберштурмфюрер.

Вот дьявол, обвел вокруг пальца Саида этот Берг. Как разыграл равнодушие. Нет, с немцами надо держать ухо востро. Машина гестаповца стоит у самой обочины дороги, прижалась к тротуару. И в ней, конечно, Берг.

Как же все произошло? Как узнал оберштурмфюрер адрес, по которому шел Саид? Неужели догадался?

Исламбек, почти касаясь стены, двигался к дому, высокому, серому, как большинство домов в Берлине, двигался в тени, надеясь пройти незамеченным к подъезду. Машину он увидел, как только свернул в тихую боковую улицу. Улицу Надие.

Осталось каких-нибудь десять шагов. И тут его ослепили голубые лучи фар. На мгновение. И угасли. Негодяй! Дал понять, что видит, что узнал, что работает отлично.

Саид шмыгнул в вестибюль и стал торопливо подниматься по ступенькам. Почти впотьмах. Где-то вверху теплилась лампочка и бросала на лестничные площадки серо-желтые туманные блики. Он не вглядывался в ступени, преодолевал их автоматически, интуитивно чувствуя, где новая грань, где переход на следующую. На третьей площадке замер, нащупал справа, вровень с головой, кнопку электрического звонка и с силой вогнал ее в розетку. Весь, кажется, втиснулся в стену.

Открыли сразу. Надие открыла. Радостная и чуть взволнованная.

— Входите.

— Я не один, — прошептал он уже в передней, резко захлопывая за собой дверь.

Она, конечно, удивилась. Вскинула свои тонкие брови, спросила будто, — кто еще. Но не подумала страшного — губы улыбались по-прежнему радостно.

— Там гестапо, — пояснил он. И сам улыбнулся. В конечном счете, гестапо для берлинцев неприятное, но очень знакомое слово.

— С вами? — уточнила Надие. — Или за вами?

— Со мной, кажется… На улице стоит машина.

Надие помогла ему снять шинель и повела в комнату.

— Сейчас выясним, — сказала она чуть с тревогой. Выключила свет. Отворила створку окна и выглянула осторожно на улицу. Холодный осенний ветер хлынул в комнату, схватил тюль, свисавший с карниза, и принялся трепать его. — Ничего не видно.

Пришлось подойти к окну и Саиду. Действительно, улица была пуста. У старого клена, где только что вспыхивали голубые фары, светлел голый асфальт. По мостовой с шумом неслись стаи сухих листьев. Взлетали, кружились.

— Черт возьми, не померещилось ведь мне…

Рука его уперлась в подоконник у самого локтя Надие. Скользнула вдоль него. Ощутила едва приметное тепло. Какое-то скованное, глубокое. Словно его нарочно сдерживали.

— Почему вы решили, что это гестапо?

— Я видел Берга… А он, насколько мне известно, работает в политической полиции.

Надие затворила окно, поправила тюль. Повернулась вся к Саиду: взволнованная, с каким-то трагическим блеском в глазах.

— Ну и пусть…

— Что?

— Пусть Берг… Пусть гестапо. — Она прошла к небольшому старинному дивану, какого-то неопределенного цвета, опустилась на него. Заложила ногу за ногу. — Дайте мне сигареты.

Саид обежал глазами столик, тумбочку, подставку для цветов, обнаружил начатую пачку и подал Надие.

— В конце концов, все друг за другом следят, — касаясь губами сигареты, зло произнесла она. И губы скривила, и зубами мелкими, чуть притуманенными голубизной, сжала мундштучок. Саиду почудилась жестокость в ее голосе.

— И вы следите? — опросил он с вызовом.

— И я…

Надие нервно захохотала:

— Страшно?

— Нет, жалко…

— Не смейте меня жалеть… Слышите?!

— Постараюсь.

Он стал ходить по комнате — мимо дивана. Не замечал Надие, смотрел то на дверь, за которой стояла тишина, таинственная тишина, то на окно, только что затворенное и тоже связанное с тайной.

— Сядьте, — попросила Надие. — Я хочу покоя.

Пришлось подчиниться ее желанию. Саид шагнул к дивану, но она остановила его:

— Сюда, — и указала на маленький пуфик у своих ног.

Это было неожиданно. Он вскинул глаза на Надие, желая понять ее состояние. Она кивнула, подтверждая свое требование. И Саид опустился на пуфик. Теперь он был внизу. Рядом, почти у плеча его, лежала ее рука с нервными пальцами, перебиравшими складки ткани. Ее колени, чуть прикрытые подолом черного платья.

— Вы умеете молчать?

— Если нужно.

Надие пропустила сквозь игриво сложенные губы струю дыма, и он заволок ее. Она отгородилась от Саида легкой, недолгой кисеей. И из-за этой кисеи прозвучал голос:

— Мне трудно быть рядом с вами, Саид.

Он хотел спросить, почему, но вспомнил предупреждение и промолчал.

— Вы заставляете меня волноваться… Думать о прошлом… О потерянном…