Феликс - значит счастливый... Повесть о Феликсе Дзержинском

— Так вы хотите, господин ротмистр, чтобы я самовольно освобождал от наказания заведомых преступников?! Так? Быть может, спасал их от виселицы?.. Нет уж, увольте! Судить их должно по всей строгости, как повелевает закон. На то мы и царевы слуги, на то и давали присягу нашему государю императору, — генерал-майор поднял глаза к большому портрету Николая II, висевшему в золоченой раме на стене кабинета.

— Вы не так меня поняли, ваше превосходительство, — подобострастно произнес Челобитов. — Я и предлагаю усугубить судебную кару, и только в отдельных случаях смягчать ее или вовсе освобождать преступника от наказания, когда это в наших же интересах... Мы освободим от виселицы одного преступника, а потом поставим под виселицу с его помощью десяток других, которые в иных условиях могли бы вообще уйти от возмездия. Вот в чем состоит мое предложение, с которым вполне согласен господин прокурор судебной палаты.

Получив благословение прокурора и председателя судебной палаты, Челобитов поехал в Варшавскую цитадель с предписанием начальнику тюрьмы допустить его к общению с заключенными — «по усмотрению и выбору господина жандармского ротмистра Челобитова».

В тюрьме ротмистр остановил свое внимание на группе арестованных, обвинявшихся в предумышленном убийстве секретного агента полиции, совершенном полгода назад в Мокотове — на окраине Варшавы. Заключенные уже знали о грозящей им участи.

Прямых улик против них не было, но прокурор потребовал судить их в назидание другим по статье, предусматривающей смертную казнь.

Конвоир по одному приводил арестантов в кабинет начальника тюрьмы. Челобитов начинал разговор с одной и той же фразы:

— Ну что, братец, о виселице знаешь?

В зависимости от того, как реагировал заключенный на этот вопрос, ротмистр решал, стоит ли с ним возиться и тратить время на дальнейшие разговоры. Одних тут же отправлял назад, с другими продолжал беседу, уточняя нужные ему сведения об арестованном. Из семи подследственных Челобитов остановился на двоих — Андрее Сетковиче, двадцатипятилетием краснодеревщике, и пекаре Кандыбе, из волынских крестьян. Краснодеревщик подходил больше: круг его знакомых был значительно шире, он вращался среди мастеровых, которые особенно интересовали охранное отделение.

Сеткович был совершенно угнетен свалившейся на него бедой.

— Чего уж теперь говорить, — вяло ответил он на вопрос Челобитова, — чему быть, того не миновать... Только скажу вам, ваше благородие, неповинен я ни в чем. Как перед богом говорю...

— Может, и так... Но уж теперь виновен не виновен, а висеть придется, — жестко уточнил ротмистр. — Обвинение читал? Там прямо сказано. Раз прокурор написал, суд отвергать не станет. Читал обвинение?

— Читали, — чуть слышно ответил арестант.

— До ареста-то хорошо зарабатывал?

— Не жаловался...

— Ну вот, а теперь жена твоя нищей станет... Дети-то есть?

— Есть... Мальчик годовалый и дочка.

Арестованный поднял на жандармского ротмистра страдальческие глаза. Челобитов почувствовал, что нащупал самое больное место.

— Ваше благородие, посодействуйте вы мне, чем возможно! Невиноватый я... Детей жалко!

— Что и говорить, — Челобитов сочувственно покачал головой. — Жена еще так-сяк, пойдет на улицу — прокормит себя. А дети-сироты?.. С голоду ведь помрут.

Сеткович стиснул руками голову, уронил локти на стол.

— Помогите, ваше благородие! Как отца родного прошу!

— Помочь-то можно...

— Что хотите для вас сделаю! Что хотите!.. — В глазах Сетковича засветилась надежда.

— Так-то так... Да помощи-то мне от тебя, считай, никакой не требуется. Детей твоих жалко... Разве вот что... — Ротмистр сделал вид, будто мысль эта лишь сейчас пришла ему в голову: — Я постараюсь тебя освободить. А там... Ну, скажем, будешь приходить ко мне и рассказывать, кто вокруг тебя народ мутит... Не часто. Может, раз в месяц. А?

Сеткович часто заморгал глазами.

— Это значит, ваше благородие, мне иудой стать? — Да зачем же? Как был Андреем, так и останешься! Кроме нас двоих, никто и знать ничего не будет. Да и не даром это — станешь получать четвертной в месяц.

— Нет, на это моего согласия не будет. Не могу я людей продавать.

— Ну, как хочешь. Сам ведь просил помочь. Выбирай... Хочешь жить — соглашайся. Нет — иди на виселицу. Я бы на твоем месте согласился. Подумай, но решай до суда, потом будет поздно... На днях опять буду в тюрьме, вызову.

Ротмистр был почти уверен, что Сеткович сдастся. Пострадает, пострадает, ночь не поспит, другую — и согласится. Из своей практики ротмистр вывел одну закономерность: быстрее сдается тот, кто позажиточней, им умирать труднее. Голытьбе — той терять нечего... Что же касается Сетковича, то теперь время будет работать на ротмистра — краснодеревщик одумается и согласится. Выходит, что сегодня ротмистр Челобитов недаром потерял время в Варшавском централе.