Феликс - значит счастливый... Повесть о Феликсе Дзержинском

— Так и надо... Не пойман — не вор. Ты сперва докажи, потом привлекай, — негромко говорил старик-католик, которого намеревались судить за непочтение, проявленное к православному священнику.

После Куршиса к столу вызвали Федоровича, потом Гобенского.

— В чем вы обвиняетесь? — спросил Олехнович того и другого, явно отступая от взятой на себя роли.

— Не знаю, — сказал Федорович. — Ротмистр все допытывался, кто подбивал нас на забастовку, почему ушли к Шейну.

— Значит, вас обвиняют в организации забастовки, — уточнил Олехнович.

— Выходит, так...

— Ну а на самом деле как было?

— Было это так. В мастерскую зашел хозяин Подберезский и принес подписную тетрадь, на памятник. На какой памятник, не сказал, велел только расписаться и отдать по пятнадцать копеек. Кто-то спросил — кому памятник? Хозяин опять не ответил. А люди, напуганные, побоялись, как бы в этом не было чего противозаконного. Да и пятнадцать копеек жалко...

Тут хозяин разошелся, начал кричать: глядите, сколько здесь подписей, во всех мастерских уж собрали, а за вас я, что ли, платить буду? Как мне в глаза глядеть околоточному? А подмастерья опять свое: нет — и все.

Ушел хозяин сердитый, на ходу бросил: «Теперь я знаю, как с вами разговаривать!»

А на другой день вечером велел остаться на работе, потом заставил работать ночами, по воскресеньям. Срочные, говорит, заказы. А плату за сдельную работу уменьшил. Подмастерья этого не могли вытерпеть, требовали не снижать расценки. Еще требовали выдавать кормовые деньги на руки, потому что Подберезский на харчи с подмастерьев деньги удерживал, а кормил так, что свинья есть не станет...

Хозяин после такого разговора совсем рассвирепел.

— Кто здесь, — кричит, — хозяин? Я или вы? Что хочу, то и делаю. Не нравится — уходите! — Схватил палку, хотел в драку...

Что было делать? Собрали пожитки и ушли от Подберезского. Нашли работу у Шейна. Недели две работали, а затем вернули всех обратно к хозяину и наложили штраф — по пять рублей на каждого...

— Подсудимый Гобенский, вы подтверждаете показания Федоровича? — спросил Олехнович.

— Подтверждаю. Все это верно. Да ты сам там был, Осип, без меня знаешь.

— Здесь я председатель суда, — остановил его Осип, — и должен судить по закону, по справедливости. А когда меня будут судить, сам отвечу.

— Правильно! — снова сказал старик. — Судить надо по совести, по закону. — Он поддерживал Олехновича, думая о своем деле, споря мысленно с ротмистром Челобитовым.

— Продолжайте, Гобенский. За что вас оштрафовали в ремесленной палате?

— В ремесленной палате нас оштрафовали за то, что мы бросили работу и перешли к другому хозяину. А пожаловался на нас Подберезский.

— Чем вы можете подтвердить это?

Забывшись, Гобенский снова хотел сослаться на Олехновича — тот же сам переписывал это постановление, — но спохватился:

— Постановлением ремесленной палаты. Мы хотели написать жалобу, взяли копию, а ее у нас не приняли — требовали на восемьдесят копеек гербовых марок. Вот и осталась копия, но, говорят, она недействительная.

— И вы можете представить ее суду?

— Чего же нельзя, при мне она.

Гобенский достал из кармана сильно затрепанную бумажку и прочитал:

— «Рабочих мастера Подберезского — Вольфа, Ришевского, Гобенского, Федоровича и Олехновича за самовольную отлучку от мастера Подберезского подвергнуть штрафу в пользу Ковенской ремесленной палаты в сумме пять рублей с каждого и обязать их вновь возвратиться к месту работы. Учинено 16 июня 1897 года».

— Гляди ты, что, паразиты, делают! — загудели в камере. — Ну прямо тебе крепостное право! Трудовому человеку деться некуда!.. И вы воротились?

— А что поделаешь? У них власть, — обреченно проговорил Гобенский, обернувшись к сидевшим на парах.

— А ты не робей! Эту бумагу и прочитай судье, — посоветовал кто-то.

— Суд приобщает к делу прочитанный документ ремесленной палаты, — произнес Олехнович и забрал бумажку из рук Гобенского.

Последним говорил Феликс. Он не защищался, он обвинял. Феликсу нелегко было говорить по-русски, он часто останавливался, чтобы подобрать нужное слово, делал неверные ударения, а иногда употреблял польские слова и фразы.

— Почему в суде нам запрещают говорить на родном языке? — начал он свое выступление, обращаясь к Олехновичу, будто Осип в самом деле был председателем суда. — Почему рабочих, как беглых рабов, возвращают к хозяевам, почему их заставляют работать по четырнадцать часов в сутки, забывая, что даже царское правительство ограничивает рабочий день десятью с половиной часами? Почему все это происходит?.. Меня называют революционером, — передохнув, продолжал он, — принадлежащим к преступному сообществу. Но какое преступление я совершил? То, что протестовал против произвола или давал людям читать книжки о солнце, о том, как бороться с оспой? А может быть, меня считают преступником за то, что я ищу правды и справедливости? Кто докажет, что я состою в преступном сообществе? Доказательств этому нет и не может быть! Поэтому мне незачем защищаться, и я требую вынести мне и моим товарищам оправдательный приговор!