Феликс - значит счастливый... Повесть о Феликсе Дзержинском

Саблина и Марию Спиридонову, учитывая их заслуги перед революционным движением, приговорили к году тюрьмы. Президиум ВЦИК применил к ним амнистию и освободил от тюремного заключения.

В тот самый день, когда был убит Мирбах, в Ярославле и в других городах начались контрреволюционные восстания.

Разгорался мятеж в чехословацких войсках.

3

Феликс Эдмундович устало потянулся и откинул голову на спинку кресла. Хотелось спать, в глаза, казалось, был насыпан мелкий, колючий песок... Феликс Эдмундович почти не спал эту ночь, прилег под утро и вскоре поднялся, лишь разморив себя, не ощутив никакого отдыха.

Последнее время его все чаще одолевали неотвязные противоречивые мысли. Как же быть-то, в конце концов?! Обстановка подталкивала его к вынужденной, защитной, ответной жесткости по отношению к врагам, с которыми он поставлен бороться.

Но как это не соответствует его натуре, характеру, как претит всему ого существу!

Вот и сейчас, оторвавшись от работы, он возвращался снова и снова все к тем же раздумьям.

Не так-то просто прийти к решению...

Давно ли ЧК предостерегала врагов — лаконично, подбирая твердые, суровые слова о том, что ЧК не видит больше иных мер борьбы с контрреволюцией, как только беспощадное уничтожение на месте преступления? Конечно, если вдуматься, это говорилось больше для устрашения, для морального подавления противника. Не было стремления немедленно осуществлять угрозу. Но противник не понял, не принял предостережения. Дзержинский вспомнил, как пришлось арестовать и расстрелять князя Эболи. А положение не изменилось, контрреволюция рвалась в бой, в драку. Рвется и сейчас.

Ладонями Дзержинский провел по лицу. Он допил холодный чай, забытый с утра на столе. Прочитал донесение о кулацком мятеже в Ливнах. Восстание в Ливнах поразило его бессмысленной, звериной жестокостью противника. Там добивали раненых, выкалывали глаза, вырезали звезды на теле. Подлая месть! Разнузданная стихия.

Дзержинский подумал о Пране Путиловой, девушке, которая пришла в ЧК в те самые дни, когда только создавали комиссию, в косынке и кожаной курточке, веселая, с вздернутым носиком. Она запомнилась с веником в руке, когда выметала мусор в доме градоначальника на Гороховой улице. И вот ее тоже нет... Праню растерзали белогвардейцы в Рузаевке. Арестовали и растерзали. А Пране было всего восемнадцать лет. Девчонка! И ее не пощадили.

Как же выглядит теперь его инструкция, которую он, председатель Чрезвычайной Комиссии, написал для своих сотрудников? Дзержинский требовал от подчиненных такого поведения, которое соответствовало бы его взглядам, его убеждениям.

«Вторжение вооруженных людей на частную квартиру и лишение свободы повинных людей, — писал он, — есть зло, к которому в настоящее время необходимо еще прибегать, чтобы восторжествовали добро и правда... А потому все те, которым поручено произвести обыск, лишить человека свободы и держать его в тюрьме, относятся бережно к людям, арестуемым и обыскиваемым... помня, что лишенный свободы не может защищаться и что он в нашей власти».

Дзержинский писал это в разгар борьбы — весной восемнадцатого года. Призывал к снисхождению. И вот — Ливны. Враги использовали террор как оружие против революции. Не кажется ли в такой ситуации, думал Дзержинский, что председатель Комиссии по борьбе с контрреволюцией смахивает на Дон Кихота, проповедуя в такое время снисхождение?.. Инструкцию выполняла и Праня Путилова. А Праню схватили и растерзали...

Есть над чем задуматься! Не лучше ли говорить с врагами на их собственном языке? И все же — нет, нет и нет! Он, Дзержинский, и сейчас подписал бы свою инструкцию. Чистота в революционных действиях нужна для самой революции. Конечно, прежде всего это касается чекистов. Чекист обязан иметь горячее сердце и холодный рассудок. Низменные инстинкты вызвать куда проще, чем воспитать благородство. Революция обязана превосходить контрреволюцию, и прежде всего высокими моральными качествами людей, ставших у власти.

Так размышлял Дзержинский. Казалось бы, в рассуждениях председателя Чрезвычайной Комиссии все было логично и ясно. Но ход борьбы вносил свои поправки... И тем не менее Феликс Дзержинский был по-прежнему глубоко уверен в своей правоте.

Пройдет еще несколько лет, и бессменный председатель ЧК вновь повторит свой призыв. На пятилетием юбилее Чрезвычайной Комиссии Дзержинский взволнованно скажет своим товарищам:

— Если кто из вас очерствел, чье сердце уже не может чутко и внимательно относиться к терпящим заключение, то уходите из этого учреждения. Тут больше, чем где бы то ни было, надо иметь доброе и чуткое к страданиям других сердце...