– И что ты так переживаешь, голубушка? – сразу заговорила Мария Андреевна, и сама охочая до светских сплетен. – Не перебесился еще… Ты ж его знаешь…
– Господи, стыд-то какой, уж вся Москва знает. Да и может ли у нас быть что-нибудь тайным? Неужто граф Салтыков дал кому-нибудь почитать его письмо? Теперь слух разойдется, всяк скажет, почему он ехать сюда не хочет.
– Никто на Петра Семеновича и не ссылается. Это мне сказала по секрету графиня Вельская, а ей – княгиня Волконская…
– Боже мой, ну почему ты не накажешь его?! – И столько ярости прозвучало в голосе графини, что Мария Андреевна замахала в суеверном ужасе руками.
– Ты брось свои причитания, он отец твоих детей. Что ты значишь без него?
– Уж сидела бы я одна, такова моя судьба. Коли Бог мне определил, так буди его воля святая. Коли я рождена на все горести, пусть будет так. Ну а почему, матушка, такая выпала мне судьба? Ведь я истинно никому не помешала и ни в чем препятствий не делаю, никаких происков против него не замышляла. Неужели за эти годы он не увидел всю искренность моей любви к нему? Все огорчения сносила, все надеялась, что и он, увидев мою преданность, сжалится. Но нет, нонешний случай доказывает, что все позабыл, навлекает на себя предосуждения, а меня к сокрушению ведет… Господи, прости его грешного! Только во век мой единую надежду на Бога полагала и теперь уповаю на Его единого; может, смягчится его сердце, и он увидит, что я не таковая жена, как он себе воображает… А что ж мне теперь делать?
Мария Андреевна искренне удивилась тому, как близко к сердцу приняла графиня Румянцева измену своего мужа: всю жизнь Мария Андреевна провела при дворе и всякого навидалась, а главное – в ее время мало кто хранил супружескую верность.
– Ты уж не суди его так строго-то! Семь лет была война! Устал, поизносился, вот и хочется в мирной жизни поразвлечься. – Мария Андреевна пыталась урезонить и успокоить невестку.
– Здесь ли ждать, что он надумает, или в деревню уехать, скрыться ото всего этого отвратительного, что ждет меня здесь… Разговоры, слухи, нашептывания… Пусть сам решает…
Мария Андреевна догадалась, что Екатерине Михайловне необходимо высказаться, и не мешала ей.
– Пусть сам решает… Пусть присылает кого угодно заниматься домом и детьми, пусть присылает доверенность для закладу или продажи деревни, без того денег не достать. Да и на воспитание детей нужны деньги. О чем он только думает? Ох, в каковое состояние он меня привел своим письмом! Если б он знал мое отчаяние… Думала ли я когда, что таковым вот явным образом он будет доказывать, как несносно жить ему вместе со мною… Ни себя не жалеет, ни мнения света не страшится, ни гнева ее величества…
– Ее величество не раз уж спрашивала о нем… Своим приятелям он пишет: «Да что я ей делаю? Я все, что свое имею, в ее руки отдал». Видно, дошел до него слух, как ты переживаешь разлуку с ним.
– Нет уж, Петр Александрыч, такой дурой больше не буду, как до сих пор. Правда, все было на мне, все хозяйство, все хлопоты деревенские и домовые, все утешалася, что придет конец войне и моим горестям и будем жить по-прежнему. А теперь вижу иное: когда неволя ведет его жить вместе со мною, так он все время отыскивает новые способы уклониться от этого. А если я ему говорю правду, то сердится на меня. Никто не любит правды. Пусть знает, что коли хочет жить вместе, то надобно оставить езду к водам и приезжать сюда или в лифляндскую деревню, я с охотой к нему поеду и ничего в жизни не пожалею, чтобы сделать его жизнь счастливой и благополучной. Если ж к водам поедет, то пусть дом и правление препоручает кому угодно. Хватит с меня… Соберу все крепости, письма и все, что ему принадлежит, с описью отдам вам, матушка, или кому прикажете. Не хочу больше заниматься его делами. Хватит! А то он будет ездить со своей полюбовницей да веселиться, а я здесь плакать, да крушиться, да в долги входить.
– Что-то ты уж больно горяча, ничего еще толком не знаешь, а уж решение принимаешь. Такова уж наша бабья доля – провожать на войну да дожидаться возвращения. Ты все время забываешь, что семь лет шла война, – успокаивала Мария Андреевна, зная, конечно, что ее слова вряд ли доходят до сознания невестки.
– Тяжко мне, матушка, уж шесть лет это иго на себе ношу, знаю, каково сносить, знаю, чем это все кончится. Апраксин повсюду таскал свою б…, а теперь дошло до того, что вся семья разорена, жене нечего есть, а детей по миру пришлось пускать. Если уж не хочет возвращаться ко мне, пусть я свой век кончу в деревне. И почему я так рано перестала бывать в свете? Как вышла замуж, пошли дети, я и перестала бывать в свете. А что из этого вышло? Он привык повсюду бывать один, никуда меня не брал. А теперь привык и вообще не хочет возвращаться, да еще просит денег… Как дух во мне удержался после такого зловредного письма!
Мария Андреевна уехала, а Екатерина Михайловна взяла щипцы и, поправив свечи, снова задумалась о своей нелегкой судьбе покинутой жены.