Фельдмаршал Репнин

Пировали под пушечные салютования. Пили много. Пили, ели. На следующий день повторилось то же самое. И так шесть дней кряду, потом наступили будни. Все ждали команды идти вперёд вслед за ретировавшимся противником. Но давать команду фельдмаршал не спешил. То ли ждал возвращения курьера, то ли по другой причине, только он даже слышать не хотел о возобновлении похода вглубь неприятельской территории. В лагере ходили слухи о петербургском курьере, будто бы тайным образом доставившем фельдмаршалу письма от весьма важных особ. Некоторые упоминали при этом имена великой княгини Екатерины Алексеевны и великого канцлера Бестужева-Рюмина. Но была ли в сих предположениях правда, мог знать только сам Апраксин. Однако фельдмаршал помалкивал, целыми днями прячась в своей палатке-«опочивальне».

Но вот наконец наступил день, когда по приказу главнокомандующего барабанщики забили генеральный марш и полки двинулись в путь. Все были уверены, что фельдмаршал поведёт их на Кёнигсберг. Занять этот город уже ничто не могло помешать. Корпус Левальда разбит, а других прусских войск поблизости нет…

— Кёнигсберг, — обсуждали меж собой солдаты, — это хорошо. В Кёнигсберге — хлеб, фураж. В Кёнигсберге — лазареты. Там можно наконец стать на зимние квартиры.

Полки шли с подъёмом. Одна песня сменялась другой. Но вот прошли несколько вёрст, и из главной штаб-квартиры неожиданно последовал приказ: кампанировать[16]… Люди были разочарованы. Вот тебе и Кёнигсберг! Вот тебе и зимние квартиры! Уж не задумал ли фельдмаршал зимовать в палатках?

А вокруг, куда ни глянь, уже давал о себе знать сентябрь: желтели леса, жухла трава на лугах. Хотя стояли ясные дни и солнышко ещё грело, по ночам в палатки вползал такой холод, что солдаты натаскивали на себя всякое тряпье, какое только попадалось под руку.

Надежды на добрые перемены вновь овладели людьми, когда из Петербурга вернулся граф Панин. Все понимали: Панин не мог приехать просто так, без ничего. Какие-то указания должен привезти. Если не от самой императрицы, то хотя бы от Конференции или военной коллегии.

Ждали созыва военного совета. Нельзя было оставлять главных командиров в полном отчуждении. Они имели право знать, что их ожидает впереди.

Главнокомандующий созвал военный совет уже на второй день после возвращения Панина из Петербурга. Однако военачальники не услышали от него того, чего ждали. Апраксин вообще не стал говорить о планах кампании, а ограничился коротким заявлением о необходимости возвращения армии за реку Неман.

— Это приказ Петербурга? — спросил кто-то, не подымаясь с места.

— Приказа такого нет, и всё же мы должны взять направление на восток.

— Не понимаю, — недовольным голосом заговорил генерал Сибельский, — почему мы должны идти именно на восток, а не на запад? Разве с Пруссией уже заключён мир?

— Мира нет, но так нужно. У нас кончается продовольствие, нет фуража. Да и холодно становится.

— На каком основании вы решили, что у нас нет фуража?

— На основании поданных мне рапортов.

— Но я лично такого рапорта не подавал.

— И я не подавал. И я… — послышались голоса с мест.

Апраксин вспыхнул:

— Я не потерплю возражений. Решение принято, и вам придётся его выполнять. Это всё, что я могу сказать. Ордер о порядке движения получите от дежурного генерала.

Репнин не присутствовал на этом совещании. Позднее фельдмаршал вызвал его для отдельного разговора, состоявшегося в присутствии графа Панина. Он сказал ему, что надеется на понимание им возникшей ситуации и на его помощь в деле возвращения армии в Россию.

— При движении армии прошу вас следовать с арьергардом, — сказал он. — Колонны войск с тыла будет прикрывать корпус Сибельского, на нём лежит главная ответственность, но от вашего присутствия в арьергарде мне будет покойнее.

Покидая фельдмаршала, Репнин вспомнил его слова о «возникшей ситуации», и только тогда дошёл до его сознания их настораживающий смысл. Что хотел сказать этим главнокомандующий, какую конкретно ситуацию он имел в виду — возникшую здесь или в Петербурге?

То, о чём умолчал Апраксин, мог знать граф Панин, вернувшийся из столицы и ещё никому открыто не рассказавший о своей поездке. Репнин подождал, когда тот выйдет от Апраксина, и пригласил его к себе распить за встречу бутылку лёгкого вина. Панин приглашение принял, но откровенничать за столом не стал. Он сообщил только, что имел разговор с великим канцлером, который весьма похвально говорил о молодом князе, прочил ему большое будущее.

— Кстати, — вспомнил Панин, — за усердие на службе вам пожалован чин капитана гвардии, с чем вас и поздравляю.

— Спасибо! А как государыня? Вы были у её величества?

— Государыня больна, — помрачнел Панин. — В Петербурге только и разговоры об этом. В церквях читают молитвы. Все молятся, чтобы Бог вернул ей здоровье.

— Будем надеяться, что Бог услышит наши молитвы, не даст умереть государыне нашей.