Весь день 29-го октября люди чистили ружья и оправляли кремни; при раздаче добавочных патронов, кто-то сказал: «Будете потеха: французы перебрались на наш берег и теперь недалеко». Солдаты радовались, говоря: «Пора, пора отколотить господ мусье порядком». Сорвавшийся у немцев с бойни огромный бык, как будто в предвестие близкой грозы, налетел на наш стан и начал носиться во все стороны; с полчаса гонялись за ним солдаты, и, наконец, жердями из шалашей угомонили животное. Немцы не смели требовать быка в возврат, и жирную говядину его люди разделили между собой, в утешение за то, что он смял одного кашевара, переломал десятка два ружей и разорил многие шалаши. Только что возня с быком кончилась, показались монастырские воспитанницы, сопровождаемые монахами Бенедиктинского ордена. Около ста девиц, редкой красоты, были, одеты в белые шерстяные епанечки, в голубых тафтяных шляпках, с откинутыми розовыми вуалями. Оне шли большой дорогою, пересекавшею наше шумное становище; но при их прохождении все замолкло!; глаза у нас чуть не повыскакали от удивления, при виде этих кротких ангелов, бросавших на нас свои чистые, чарующие взгляды, и, казалось, с участием. Трое дородных бенедиктинцев открывали шествие; такое же число их шли в замке, и десятка два подобных же по бокам патрулями. Была ли это прогулка, или вели девиц куда-либо по наряду, нельзя было дознать: да и не до того: мы так растерялись, глазея на этот восхитительный рассадник!.. Путешествию воспитанниц сама погода благоприятствовала.
В вечеру часть войск перевели в город и расположили на трех обширных площадях, примыкавших к Дунаю. Берега реки были установлены батареями, и некоторые от времени до времени пускали ядра на противулежащую сторону. Мы простояли там, вокруг разложенных огней, далеко за полночь. Напоследок, прибежал дежурный генерал Инзов и потребовал Дохтурова к главнокомандующему; возвратясь через полчаса, Дмитрий Сергеевич приказал нам становиться в ружье. Когда сложили с себя ранцы пошереножно, у одной длинной каменной ограды, нас вывели из города, и мы тотчас очутились посреди гор и пропастей. Ночь была темная и падал мелкий дождь. Куда вели нас, никто не знал: «Ну, что тут догадываться, – говорили, – разумеется идем не к хозяйке на печь, а для свиданья с бусурманом; он, чай, и не думает как нагрянем к нему на фриштык». Более часа были мы в пути и беспрестанно останавливались; вожатые, наши, повидимому, не твердо знали местность, и завели в какую-то трущобу, из которой с трудом вылезла одна пехота; конницу и артиллерию оставили и воротили назад; одну лишь верховую лошадь Дохтурова люди вытаскивали на руках и переносили с утеса на утес. Скоро рассвело и послышались пушечные выстрелы с левой стороны к Кремсу: тогда все догадались, что идем в обход; но чем далее, тем труднее становились проходы; пропасти и глубокие ручьи заставляли принимать далеко в сторону, а время убегало: это ужасно сердило всех, от генерала до последнего солдата. Немецких вожатых проклинали, а между тем раздались ружейные выстрелы, и, казалось, не в дальнем расстоянии: мы же все кружились, как в западне, и было уже за полдень.
Еще с утра, З0-го октября, Милорадович, расположенный с отрядом вне города, подле католического монастыря, встретил появившихся французов залпами из орудий; потом завязалась между застрельщиками перестрелка, и загорелся достопамятный кремский бой.