Фехтовальщица

Женька спустилась к реке. Прогуливаясь там, она жевала сорванную по пути травинку и посматривала в сторону графского берега. Ни граф, ни его люди поблизости больше не появлялись, однако фехтовальщица ни на минуту не преставала думать об этой, затекшей в страшных преступлениях, душе. Существование подобного «нечеловека» мешало ей, как случайный камушек в башмаке, оставив который, она всю жизнь будет обречена хромать, поэтому д’Ольсино заставлял думать о себе больше, чем кто-либо другой, больше даже, чем Кристоф де Белар. В том, что подобный человек должен умереть, она не сомневалась. Перебрав в уме все способы его уничтожения, начиная от опасного проникновения в дом до коварного выстрела из засады, Женька остановилась на поединке, единственном, что ей было близко и подходило больше всего. И хотя здесь противник мог оказаться искуснее, в таком способе осуществить справедливое возмездие отсутствовала подлость.

«Ничего-ничего, граф! – думала фехтовальщица, бродя по берегу реки. – Вы не будете искуснее! Теперь я просто обязана заниматься в школе де Санда. Надо продолжить начатое с Лепа. Для настоящего боя я еще не готова. Это вам не чемпионат мира и даже не олимпийские игры… это, вообще, уже не игры».

Решив, что возмездием будет поединок, девушка немного успокоилась и даже мысленно представляла себе свой победный удар, удар не в спину, но точный и жестокий до безнравственного хруста плоти под благородной одеждой. «Я еще увижу, – думала она, – как погаснет пуншевый огонек в его зеркальных глазах и как исчезает из них мое отражение. Да, исчезает!» Женька выплюнула травинку и улыбнулась. «Я освобожу мир от этого маньяка, возмездие свершится, и финал сюжета станет мирным! Я выиграю у Монрея, получу деньги и открою свою фехтовальную школу», – вдруг неожиданно вынесло на поверхность сознания еще одну боевую мысль. Мысль была умной, но девушка смутилась. В этой расчетливости просвечивало что-то нехорошее, тем не менее, планов своих она не изменила и попробовала поговорить с де Граном о возвращении в город. Тот в ответ, конечно, активно возмутился:

– Куда вы поедете, сударыня? Какой город? И одна! Вы разве не знаете, как опасны сейчас дороги? Вы с ума сошли, девушка! Зачем так рисковать в такие лета?

– А в какие лета рисковать, сударь?

– Успокойтесь, прошу вас! У вас еще вся жизнь впереди!

– Да, и она моя! Поймите, у меня дело в Париже!

– Бог мой! Какое дело? Доверьтесь лучше господину де Белару! Он все сделает для вас!

– Я сама! Это теперь только мое дело! Утром я выезжаю и прошу вас дать мне лошадь и денег в долг.

Но де Гран держался стойко и ничего давать не собирался.

– Тогда я уйду пешком и без денье в кошеле, сударь! Я не могу здесь больше оставаться!

– Господи, да сделай же что-нибудь! – не выдержал и обратился в высшие инстанции де Гран.

И Господь сделал, – утром следующего дня, проснувшись в решительном намерении бежать в Париж, Женька вдруг почувствовала мягкую деликатную боль внизу живота, боль, о возможности которой, поглощенная превратностями своей бурной жизни, она несколько подзабыла; и боль эта, более чем что-либо, напомнила ей о том, что она все-таки несколько зарвалась. Фехтовальщица скинула одеяло и посмотрела на сорочку. Кровь на ней была «мирной», но девушка нахмурилась, – она предпочитала бы истекать здесь совсем другой кровью.

– Сударь, я дней пять еще побуду у вас, – сказала она за завтраком де Грану, и тот вздохнул с облегчением, надеясь, что вот-вот приедет Кристоф и заберет беспокойную госпожу де Бежар с собой.

Таким образом, стреноженная на несколько дней естественными «женскими делами», фехтовальщица осталась в охотничьем домике еще на некоторое время. Деревенский быт не располагал к комфорту, поэтому необходимый в эти дни уход за собой был гораздо хлопотней, чем обычно. От этого препятствия на своем пути девушка немного нервничала, и чтобы успокоиться, стала на каждой прогулке самостоятельно учиться метать нож. Чтобы не вызывать раздражения де Грана и лишнего любопытства его людей, она делала это за конюшней. Иногда у нее получалось, но чаще нож бился в сухую кору выбранного в качестве цели дерева рукоятью и беспомощно падал в траву.

Однажды это увидел конюх Гиборто. Некоторое время он молча смотрел, как Женька мучается, потом оглянулся, подошел ближе и сказал:

– Вы неправильно держите нож, сударыня. Вот смотрите, как надо.

Гиборто поднял упавший кинжал, и одним коротким движением послал его вперед. С тупым стуком нож точно вошел в потрескавшийся ствол.

– Ого! – посмотрела на конюха фехтовальщица. – Откуда такое, Гиборто?

– Знаю. Старая забава, – ухмыльнулся конюх.

– Вы, наверное, были…

Женька остереглась продолжить, кем мог быть конюх де Грана, но тот договорил сам:

– Да, я бывший поножовщик, госпожа.

– И де Гран знает?

– Не, я не сказался. Как пришел, прикинулся, что деревенский. Де Гран добрый человек, вот и взял. Ему как раз конюх нужен был.

– Да-а… неожиданно…

Женька вертела в руках нож, который вернул ей Гиборто, и пристально поглядывала на него, не зная, как расценить это его признание.