Фехтовальщица

Но, к несчастью, времени оказалось гораздо меньше, чем предполагал де Шале. Через несколько дней Женька вдруг почувствовала боль внизу живота. Боль сначала была слабой, но к вечеру усилилась и ночью вытолкнула наружу, растущего внутри нее ребенка. Он словно не выдержал свалившихся на него испытаний и не желал больше жить в условиях бесконечной войны, которую вела со своими врагами его юная мать. Это был мальчик. Началось кровотечение, и лекарь еле спас ее. Им опять оказался Лабрю.

– Лабрю, это вы? Откуда? – спросила Женька, придя в себя.

– Господин де Санд порекомендовал меня Домбре.

– Из-за меня?

– Да. Хорошо, что я оказался здесь вовремя, – покачал головой врач и обратил к фехтовальщице взгляд, полный горечи. – Я же говорил, что возможно надорваться, сударыня.

– Да, досадно… Я не успею дописать «Записки».

– Я постараюсь продлить срок, – пообещал Лабрю.

Он действительно сделал доклад королю о состоянии здоровья фехтовальщицы и спросил три недели на ее восстановление. Тот согласился. Об этом девушке рассказал Генрих. Лицо его совершенно потемнело после того, как Женька потеряла ребенка. Он перестал даже что-либо говорить, а просто сидел и молча держал свою ускользающую возлюбленную за руку.

– Что в городе? – спросила фехтовальщица, чтобы хотя бы голосом заглушить ту невысказанную очевидную мысль, которая убийцей-невидимкой стояла возле ее изголовья.

– В городе шумно… Конде не успокаивается, и я боюсь, что король прикажет приблизить день казни.

Так и случилось, – три недели еще не закончились, как к Женьке в камеру явился один из судей и вновь зачитал приговор.

– Казнь состоится через два дня в восемь часов утра на Гревской площади. Вы слышите меня, сударыня?

– Да.

На следующий день под усиленной охраной на свидание к фехтовальщице пришел де Санд, и его долгое объятие чуть не нарушило в душе девушки то желанное равновесие, которое установилось в ней в эти последние два дня. При свидании присутствовал Эжен. Нормандец, как обычно, руководил охранниками, и было видно, как он доволен, что от него зависел теперь и его бывший хозяин.

– Я не дам тебе погибнуть, – шепнул Даниэль. – По пути на Гревскую площадь мы тебя отобьем.

– Нет, не смейте! У вас ничего не получится, сюжет заканчивается, и вам не дадут это сделать.

– Какой сюжет? Ты бредишь?

– Нет, я должна уйти. Не мешай мне, иначе ты погубишь себя! У тебя сын, Жули, школа… Прошу тебя, Даниэль!

– Я не буду спокойно смотреть, как тебя убивают.

– Свидание закончено, – прервал эти лихорадочные перешептывания Эжен. – Господин де Санд, покиньте камеру.

– Замолчи, щенок, а то пожалуюсь Домбре, и он выкинет тебя отсюда! Будешь снова с де Гардом налоги возить! А ну выйди за дверь!

Эжен в нерешительности застыл, потом развернулся и молча вышел.

– Прощай, – Женька поцеловала де Санда в губы, а потом предала ему рукопись. – Отнеси Монро. Это лучшее, что ты можешь сделать для меня.

Утром Домбре объявил о приходе священника. Увидев его, девушка слегка опешила. В темной сутане был тот, кого уже давно подспудно ожидала увидеть фехтовальщица, то есть, профессор Монрей.

– Вы?.. – не зная, то ли радоваться, то ли пугаться, спросила измученная пленница.

– Сюжет заканчивается, Женечка.

– Да, я поняла… Я проиграла?

– А вы как думаете?

– Я думаю, что все делала по совести.

– По совести человека, в руках которого оружие?

– Я же фехтовальщица.

– Да-да, но вы могли бы фехтовать на другой территории. Я давал вам шансы. Вы могли бы вести дело или выйти замуж. «Божья птичка», прачечная, Форгерон – это же было бы просто прекрасно!

– Вы все врете! Я не могла вести дело! Мне мешали! А замужество?.. Так я же вышла замуж!

– Да, но вместо того, чтобы уехать из Парижа, вы вступаете в поединок с королем, более того, с обществом! А эта ваша выразительная речь на суде – красивое вранье! Вы не Посланница Грозы, вы сама эта гроза! Вы ни к чему не призваны, вы просто хотите быть там, где опасно, а там, где опасно, не может быть мирного финала, Женечка!

– Пусть так, но это уже мое дело, господин профессор!

– А только ваше ли? Вам перечислить тех, кого вы прямо или косвенно погубили?

– Тогда дайте мне тоже спокойно умереть, раз я такая плохая! Я не хочу больше об этом разговаривать!

Фехтовальщица отвернулась и, отойдя к стене, уставилась в глухую каменную кладку.

– Эка, бойкая!.. Так не разговаривай. Волосы только подыми, я шею посмотрю.

Женька обернулась. На месте Монрея стоял Домбре и какой-то человек с засученными рукавами суконной куртки. Фраза про шею принадлежала именно ему.

– … Вы кто? – не поняла девушка.

– Кто… палач я. Клошен.

– А-а… Клошен… Вы меня помните, сударь?

– Я?.. Чего помню?

– Я однажды подвезла вас в экипаже. Вы были с девочкой.

– … А, помню… Ну что ж… вот и свиделись. Я упреждал вас, госпожа. Волосы-то подымите… аль нет, не нужно… Помню шейку вашу. Не бойтесь, хорошо срежу – не почуете.

Фехтовальщица слегка содрогнулась. «Он совершенно хочет добить меня», – подумала она, но не о палаче.