Фотографию своей жены Сергей Иваныч показывал, но с осуждением: бывшая тростинка, она за десять лет брака прибавила несколько лишних килограммов, и поэтому больше он ее любить не мог. "Я ей сказал: прости, Валюша, но нет уж того. что было прежде. Я с тобой не летаю. Не ле-та-ю. Кончен бал". При этом с фотографии также свисала раскормленная на манер колобка дочь-первоклассница со всеми полагающимися бантами размером с капусту и розовыми гладиолусами, но дочери Сергей Иваныч ожирение прощал: любил.
Он не мог, по-видимому, спокойно слышать женские имена, женские окончания глаголов, или думать о том, что где-то там, на июльской улице, на сентябрьской улице, по первому ноябрьскому снежку ходят женщины, им не охваченные и не оприходованные. Услышал с другого конца уже почти построенной квартиры, как я разговариваю по телефону: "Да, Ксения! Наверно, Ксения! Давайте, Ксения!" - и пришел, высоко переступая короткими ногами через ящики с метизами и рулоны пленки.
"А вот, Татьяна Никитична, вы сейчас разговаривали... С Ксенией какой-то?" - "Да". - "А сколько ей лет, Татьяна Никитична?" - "Да не знаю... Лет сорок пять, наверно". - "Познакомьте меня, Татьяна Никитична! - вдруг загорелся он. - Очень прошу, познакомьте! Поверьте, она не пожалеет! Я, Татьяна Никитична, такое умею..." - он лукаво и довольно улыбнулся сам себе. - "Да это вряд ли получится, Сергей Иваныч..." - "Получится! Получится! Вы, главное, познакомьте!"
Я представила себе красавицу-царицу, снежную королеву Ксению Юрьевну Пономареву, главреда "Коммерсанта", гендиректора ОРТ, медиаменеджера и главу предвыборных штабов, за бокалом шабли с самоуверенным гномиком Сергеем Иванычем.
"Да она занята, Сергей Иваныч. Замужем, то-се". Он с осуждением покачал головой: легкомысленная Ксения Юрьевна упускала судьбу; корабль счастья уплывал в иные моря, синие яйца и гладкие ноги достанутся другой.
При последней побелке он занял у меня тысячу долларов; я понимала, что не вернет, но как во сне, дала ему деньги. Он еще советовался со мной, не понимал, почему Лида - работник сбербанка - не хочет предлагаемых ей необыкновенных сексуальных изысков, - каких, он не уточнял, - а заводит разговоры о какой-то там надежности, доверии, опоре, и тем самым губит их роман на корню. Не хочет и Марина, продавец в "Кальцедонии", на том же основании. Как мне быть, Татьяна Никитична, какой подход вы мне посоветуете?
Он ушел после меня прорабом на какое-то большое строительство; работа интересная, - рассказал он: заключаешь договор на наружную окраску здания, выставляешь счет, как если бы краска была немецкая, а сам, конечно, закупаешь белорусскую, Татьяна Никитична, разницу себе в карман. Она через год вся линяет и слезает, пузырями идет и свисает лентами. Но главное вовремя уйти на другую стройку, Татьяна Никитична.
Иногда думаю о тебе, Сергей Иваныч.
***
Какие странные нравы в родном городе. Вызываю такси. Приходит. Сажусь. Смотрю - я тут не одна.
На переднем сиденье сидит какая-то тетка. Я говорю шоферу:
- Э. Я сюда села?
- Сюда, - отвечает шофер.
- Э. А мы туда едем?..
- Туда.
- Э. А?..
- Все нормально, - говорит.
Нормально так нормально. Едем. Думаю, почему мне это так знакомо?.. Вспомнила:
"И вот я стал раздеваться и вдруг вижу, что в ванне над водой уже торчит какая-то голова. И вдруг вижу, что это как будто старуха в ванне сидит, наверно, из больных.
Я говорю сестре:
— Куда же вы меня, собаки, привели — в дамскую ванну? Тут,— говорю,— уже кто-то купается.
Сестра говорит:
— Да это тут одна больная старуха сидит. Вы на неё не обращайте внимания. У неё высокая температура, и она ни на что не реагирует. Так что вы раздевайтесь без смущения. А тем временем мы старуху из ванны вынем и набуровим вам свежей воды."
Зощенко, "История болезни", 1936 г.
***
Всем, кто хочет запрещать: давайте и Лермонтова запретим, а то что это: "Скажи-ка, дядя, ведь не даром Москва, спаленная пожаром, французу отдана?"
Что это за вопросики, а? А если бы не отдали, спрашивает молоденький солдатик бывалого, может быть, оно лучше было бы?
И это учат в школе! И дети учатся размышлять! Прикидывать: то ли так хуже, то ли этак. И думают о погибших, о раненых, о разорении города, о Родине, блять! О Родине, сссуки, задумываются!
Запретить Лермонтова, и разговору конец.
***
Поскольку в последнее время, не дожидаясь весны, обострились олигофрены и откровенные, наспех рожденные тролли-эфемериды (непонятные слова, как всегда, посмотреть в словаре), то напоминаю свои правила, политику и привычки.
Это мой аккаунт, и я тут делаю что хочу. Ни жалости, ни справедливости никому не обещаю.
Баню по малейшему капризу. Разрешаю жить тоже по капризу, - а просто так, логики не ищите.
Если тролль не удосужился написать у себя там ни одного поста, создан вчера, подписчиков и друзей не имеет, но все равно вякает, испускает дикие патриотические крики, напузыривает пену изо рта, кликушествует и т.д. - я с особым удовольствием наматываю на палку желтую техническую вату, макаю в спирт, поджигаю и тыкаю синим пламенем в это тараканье гнездышко.