Фейбл

Сейнт всегда говорил, что она была лучшей ныряльщией в Узком проливе, и я в этом не сомневалась. Он брал к себе в подчинение только лучших, и люди, которые управляли его кораблями, никогда не оставляли его. В этом не было необходимости, когда они заработали больше денег, чем кто-то еще в Узком проливе.

Но у моей матери была другая причина, чтобы оставаться с ним.

Я лишь однажды видела, как Сейнт улыбался, тайком наблюдая за родителями. Они были у него в каюте. Мама отвела его руки от карт, над которыми он работал, и обвила ими свое маленькое тело. Он положил подбородок ей на макушку и улыбнулся, и я помню, как подумала, что прежде никогда не видела его зубы в улыбке и лучики морщинок возле его глаз. В тот момент он казался совсем другим человеком.

Сейнт нарушил свои собственные правила, когда влюбился в мою мать. Он нарушил их раз сто.

– Она осталась на Джевале?

Я моргнула, отгоняя воспоминание.

– Нет, – я позволила единственному слову повиснуть в воздухе, отвечая на большее число вопросов, чем Уилла задала. Прежде чем она успела спросить что-то еще, я сменила тему.

– Так, значит, ты боцман?

– Верно.

– И где ты этому училась?

– То здесь, то там.

Я не стала выпытывать у нее подробности. Я не хотела знать о членах команды больше, чем мне необходимо, и надеялась, что они тоже не узнают обо мне ничего. Я выдала им всю информацию, которую могла, когда сказала, что ищу Сейнта.

Лучшими боцманами обычно были женщины, способные быстро забираться на мачты и ловко маневрировать в небольшом пространстве. Я всегда поражалась тому, как боцманы работают, наблюдая за ними с главной палубы «Жаворонка». Они никогда не испытывали недостатка в рабочих местах, потому что каждому кораблю требовался хотя бы один.

«Мэриголд», казалось, обходилась самым скромным экипажем, в который входили шкипер, казначей, старпом, боцман и штурман.

– У вас нет ныряльщика, – заметила я, разглядывая ботинки на стене, которые освещались солнечными лучами.

Голос Уиллы был не громче шепота.

– Да. Больше нет.

Моя кожа покрылась мурашками, и воздух в каюте внезапно похолодел, когда я вспомнила, что сказал Остер, когда я перепрыгнула через бортовые ограждения и ступила на борт.

Последний человек, который нас обокрал, пошел на корм рыбам.

Мой взгляд вернулся к рундуку у стены, в котором лежали пояс ныряльщика и инструменты.

Ему или ей они больше были не нужны.

Напряженное молчание, которое исходило от Уиллы, только подтверждало мою догадку. Она хотела, чтобы я собрала картинку воедино. Она хотела, чтобы я все поняла. Я выглянула из гамака, и она все еще смотрела на меня, держа в руке поблескивающий кинжал.

Десять

Солнечный свет лился сверху сквозь щели в переборке, в каюте стоял густой запах фонарного дыма и масла. Как только я открыла глаза, мою челюсть пронзила боль в том месте, которым я ударилась о ялик Коя. Я зажмурила глаза и стиснула зубы, чувствуя пульсацию в кости. За этим сразу же откликнулся ожог, который перекинулся через плечо и спускался по спине.

Я медленно села и поставила ноги на влажные половицы. Гамак Уиллы был уже пуст.

Остер снимал крышку с ящика в кладовке, когда я проходила мимо двери, и бросил ее на землю, после чего перешел к другой крышке. Он оглянулся на меня через плечо, хмыкнул и вытащил из ящика банку маринованной рыбы.

Влажный ветер ворвался в проход, когда я поднималась по лестнице, и я подняла руку, позволяя потоку воздуха проскользнуть сквозь пальцы. Ветер был теплым, но сильным. Мне это не понравилось. Он был слишком резким для бледного, безоблачного неба, которое висело над нами, а это означало, что за горизонтом, скорее всего, назревала гроза.

Уилла и Падж уже работали с парусами, подстраивая их под ветер, чтобы набрать ход.

– Ты ленива для ныряльщицы, – ее голос обрушился на меня сверху, с того места, где она стояла, закрепив одну ногу в петле каната, а другой упираясь в мачту. На пальцах у девушки блестел черный деготь.

– Сколько еще до Дерна? – я наблюдала, как Уилла спускается к следующему парусу.

Она посмотрела поверх меня, на запад.

– Уже здесь.

Я обернулась и увидела маленькую портовую деревушку, раскинувшуюся вдалеке на холме, где море встречалось с берегом, который представлял собой длинную скалистую стену.

На моих губах появилась улыбка, из груди вырвался тихий смешок. Я не видела Дерн много лет, но отчетливо помнила его уродливые здания из булыжника и почерневшие кривые дымоходы. На причале всегда стояла дама, продававшая красные апельсины, и штурман Сейнта – Клов – покупал мне одну штуку каждый раз, когда мы заходили в порт.

Мои глаза обожгли слезы, когда воспоминания, которые я так старательно старалась спрятать, хлынули из глубин памяти. Я думала о Сейнте каждый день, его лицо оживало в моем сознании, как будто с нашей последней встречи не прошло четыре года. Однако я старалась не вспоминать о Клове почти так же часто, как старалась не вспоминать о своей матери. Клов в избытке одаривал меня заботой и вниманием, которых мне недоставало от отца.