Федор Черенков

«Иногда мы, ветераны, с умышленным опозданием отдавали Феде полагавшиеся ему премиальные, — рассказывал Ярцев. — Потому что если он их получал сразу после выездной победы, то выходил из поезда и на вокзале раздавал все деньги бедным людям. Как выяснилось, такое случалось не раз».

Проняло и от рассказа Олега Романцева. Перед возвращением из ФРГ он на правах капитана «Спартака» спрашивал у игроков, какие сувениры они купили домой на те копеечные суточные, которые нашим футболистам тогда выдавали за границей.

А сам Романцев играл в том турне с травмой. «Ты что-нибудь купил домой, Федя?» — спросил он Черенкова. «Купил». — «Что?» — «Две повязки для тебя, Олег. Я же вижу, как тебе больно...»

А теперь больно всем нам. Оттого, что так хрупок оказался наш кумир, оттого, что не уберегли его и жизнь отмерила народному футболисту всего 55.

И теперь оставалось только ловить на лету воспоминания. Вот оперный певец Николай Семенов, солист Большого театра и добрый знакомый Черенкова, анонсирует со сцены любимую, по его словам, песню футболиста — «Белые крылья» Валерия Ободзинского, а затем волшебно её исполняет. Но Вагизу Хидиятуллину есть что возразить — не громко, а так, чтобы слышал только стол, за которым вместе с бывшими партнёрами Черенкова был один из нас: «Любимой песней Фёдора был “Плот” Юрия Лозы». И Ринат Дасаев подтверждает: «Да, у них с Радиком (Сергеем Родионовым. — В. Г., И. Р.) более любимой, чем “Плот”, не было...»

Тот день подарил одному из нас знакомство с родными для Фёдора людьми — его младшим братом, зубным техником Виталием, и дочкой Анастасией. И черты лица, и мягкие интонации речи брата — точь-в-точь Федины. А Настя — такая же солнечная, добрая, щедрая и застенчивая, как отец. Нужно было видеть, как она волновалась, когда на той годовщине подходила к микрофону говорить слова благодарности за память о папе.

Огромная им благодарность, что вместе с мамой Насти, первой женой Черенкова Ольгой три часа делились с нами бесценными воспоминаниями о нём специально для этой книги. Много часов уделили нам и вторая жена Фёдора Ирина Федосеева, и Сергей Родионов, и Сергей Шавло, и одноклассник Фёдора Александр Беляев, и Александр Беленков, с которым они много лет вместе занимались в спартаковской школе у олимпийского чемпиона Анатолия Маслёнкина, и однокурсник Черенкова по Горному институту Алексей Абрамов, и известный спартаковский болельщик Альберт Ермаков, и старый фотограф Фёдор Кисляков, получивший с плеч своего тёзки куртку, и многие, многие другие.

Каждый из них знает и рассказывает о Черенкове много такого, что неведомо больше никому. И наш долг — разузнать и рассказать читателю как можно больше. Ведь это счастье — писать о любимом нами человеке, который жил не в далёком прошлом, а только что. И есть — и ещё долго будет — много родных и близких людей, которые готовы делиться историями о нём. Каждая из которых — бесценна.

Но тут есть и опасная этическая грань, которую, по нашему убеждению, нельзя перейти. Эта грань связана с непростыми деталями его болезни, личной жизни, последних лет на белом свете.

Мы и при общении с нашими собеседниками, каким бы долгим и искренним оно ни было, чувствовали: каждый из них определённых вещей недоговаривает. И в такие минуты мы не давили, не использовали знакомые нам журналистские и психологические приёмы, чтобы «расколоть» людей, искренне любящих Фёдора.

Потому что любим его и мы.

И нам, безусловно желающим узнать истину обо всём, что происходило в его жизни, меньше всего хочется педалировать шокирующие её моменты. Тема Черенкова — это вам не Кокорин с Мамаевым. Она не терпит желтизны, грязи, суеты.

Румяных сказок, как выразился бы Довлатов, впрочем, не терпит тоже. А терпит — правду и реальность, замешенные, однако, на любви и уважении. Вот этот баланс мы и постараемся соблюсти, сделав попытку рассказать болельщику о синусоиде черенковской судьбы много такого, чего он не знал. И устами самых близких его людей, и погрузившись в океан газетных архивов и черно-белых (в основном) видеозаписей.

«Не хочу быть злым. Хочу быть добрым, — со своей неповторимой, трогательной наивностью говорил Черенков за десять лет до своего ухода. — Может, поэтому и не стал тренером. Тренеру нужно иногда обязательно повышать голос и что-то требовать от футболистов». Да, тренировать ему на протяжении длительного времени было не суждено, но как же хорошо и правильно, что по просьбе ветеранов «Спартака» в его честь была прижизненно названа футбольная академия красно-белых.

Детишкам, которые в ней учатся, наверняка интересно — каким он был, этот человек с грустными глазами и отчего-то виноватой, совсем не ослепительной и не победоносной улыбкой. Их, этих взгляда и улыбки, так не хватает памятнику Фёдору у спартаковского стадиона, наспех слепленному модным, но совершенно равнодушным и подчёркнуто не хотевшим ничего о нём знать скульптором...