Фазовый переход. Том 1. «Дебют»

А в остальном человек, объявленный личным гостем президента, свободен. Без права покидать Кэмп-Дэвид, с кем-либо встречаться, пользоваться телефоном или любыми другими средствами связи, интернетом, само собой.

Нормальный режим привилегированного интернированного лица. Довольно комфортабельный, в той мере, правда, что возможен на территории довольно-таки аскетической резиденции. Именно что «лагерь», как и переводится слово «кэмп». Лютенсу, насмотревшемуся на многочисленные дворцы русских царей в окрестностях Петербурга, видевшему Кремль с его Оружейной палатой, все окружающее теперь казалось до удивления жалким и примитивным.

В какой-то мере взгляды его на привычный стиль жизни изменились после того, как господин Ляхов нарисовал разведчику перспективы, открывающиеся в близком будущем. И Лерой почти непроизвольно начал ассоциировать свое будущее не с пуританским, втиснутым в рамки законов и обычаев мирком «среднего американца», а чем-то таким, безалаберно-неорганизованным, полуанархичным, именуемым странным русским словом «воля», но чертовски привлекательным и обещающим намного больше удовольствий и радостей.

Все же Лютенс был не «ВАСПом»[88], а немцем. Немцы же, как известно, испокон веков перебирались из фатерланда жить и работать в Россию, устраиваясь там обычно не в пример лучше, чем на Родине, и достигали высших постов в армии, на флоте и гражданской службе. Но это пока – вопрос неопределенного будущего, и невозможно предугадать, что случится с ним в ближайший час или даже минуту. Сочтет Ойяма, что ему выгоднее сговориться со своим нынешним окружением и теми, кто дергает за ниточки этих марионеток, – и конец всем планам. Арест с последующим тайным судом, на открытый процесс его никто не выведет. Скорее же всего – бесследное исчезновение. Президент сам догадается, или ему подскажут, что это самый удобный выход из положения.

Лютенс не испытывал никаких иллюзий насчет «американской демократии» и «правового государства». В слишком многих акциях сам принимал участие и знал все относящиеся к подобным случаям инструкции и «понятия», как выражаются русские, зачастую придавая этому термину негативно-осуждающий смысл. А ведь любые законы были сначала именно «понятиями», принятыми в том или другом обществе, прошедшие испытание временем и реальной жизнью и лишь затем кодифицированные.

Но сейчас «секретарь посольства» отчего-то не боялся за свою жизнь, хотя в целом ситуация представлялась ему весьма сложной и взрывоопасной. Слишком велики были сила убеждения и надежность, исходившие от директора института паранормальных явлений Вадима Петровича Ляхова. Многое уже Лютенс узнал от него и помимо него, чтобы сомневаться в том, что на произвол судьбы его не бросят. Если уж Ляхов со своей командой (какие теперь сомнения) сумел сорвать тщательно подготовленную революцию в России, к которой были привлечены десятки тысяч людей и потрачены миллиарды долларов, что стоит надежно прикрыть зачем-то понадобившегося ему, в общем довольно обычного сотрудника ЦРУ в личине дипломата. Внезапно Лерой сообразил, зачем именно он нужен Ляхову. Никак не на роль курьера или обычного связного с президентом и оппозиционным нынешним ястребам истеблишментом США.

Игра наверняка затевается по-настоящему масштабная, и русским нужны свои люди на самом верху. С хорошими послужными списками, безупречные с любой точки зрения, которых никто не обвинит в предательстве интересов нации или коллаборационизме. И кого, в случае чего, можно поднять на самый верх, как сами американцы испокон веку поступали со своей агентурой влияния, продвигаемой давно отработанными способами на посты президентов и премьеров вполне себе независимых и уважаемых государств. Теперь, значит, пришла очередь и самой Америки?

Может быть, это и правильно. Лютенс, как и сам президент Ойяма, принадлежал к тому типу людей, для которых Америка не стала в полной мере тем «плавильным котлом», о котором больше ста лет талдычила официальная пропаганда. Они по-прежнему испытывали по отношению к своим «бывшим родинам», точнее – родинам своих предков примерно то же чувство, что очень многие евреи «стран рассеяния», вполне ассимилировавшиеся, – по отношению к Израилю. И, значит, уже не могли считаться «стопроцентными американцами», раз в их представлении существовал хотя бы смутный образ некоей другой, в какой-то мере более ценной, по отношению к этой, страны. Собственно, отсюда и происходит очень часто применяемое к США ее жителями определение – «эта страна». То есть в определенном смысле – «не моя».

Не до всех доходит смысл такой семантической тонкости, но факт остается фактом.