Фазан

Около того же времени он в первый раз влюбился. Прочел книгу "Пан" Гамсуна и решил, что пора. Только в кого? Девочек в ближайшей окрестности было две - Нюшка и Душка. Выбрать из них одну было трудно, потому что близнецы: были почти одинаковые. Когда стояли рядом, можно еще различить, а порознь - хоть убей! Обе тощенькие, белобрысые, с одинаковыми косичками, одинаковым петербургским говором ("у папи", "у мами", "Фильянский вокзал"). Не красавицы. Но что делать? Он все-таки выбрал Душку и влюбился. Вероятно, сыграло роль имя (на самом деле она была Дуня, а "Душкой" стала для рифмы с "Нюшкой"). Так или иначе, он некоторое время был влюблен и даже носил Душке монпансье в спичечной коробке. Она жеманилась, говорила "кушайте сами", но брала. А он-то старался изо всех сил, даже как-то видел Душку во сне, вместе летали. Очень гордился своей любовью. Посвятил в нее Варю. Та отнеслась серьезно, но сказала: "Тебе еще рано жениться". Решили подождать, он и сам понимал, что рано и вообще игра.

Однажды случилось недоразумение: он отдал коробок с-леденцами Нюшке, по ошибке приняв ее за сестру. Душка обиделась, а он после этого ее разлюбил. Не мог снова полюбить, как ни старался. Варя сказала: "Ты не виноват".

А жизнь тем временем становилась скуднее, строже. Электричество гасло все чаще: "забастовка". Трамваи останавливались с поникшими дугами. То одного не хватало, то другого. Отпустили кухарку. Мама стала готовить сама. Говорила: "Было б из чего". Пока что - было.

А почему было - это целая история. Продукты привез из провинции тот самый Лев Львович ("Лилович"), который папе сделал "протекцию". Толстый хохотун и делец, владелец автомобиля (тогда это было редкостью), с сияющей головой, стриженной под "нулевку". Привез два мешка крупчатки, пуд сала, несколько колец колбасы, битых гусей, еще что-то... Мама стеснялась, не хотела брать. Тот целовал ее руку, смеялся, говорил: "Когда-нибудь рассчитаемся".

Вечером - подслушанный разговор папы с мамой. "Твой поклонник", говорил о Лиловиче папа. Первый раз Федя услышал, как папа с мамой ссорились. Это его ужаснуло! Думал, что такого просто не может быть. И тут - любовь, на этот раз Лиловича к маме. Папа требовал, чтобы Лиловичу отдали "весь провиант". Но того уже не было в Петрограде - опять уехал...

Запомнилось потому, что впервые осознал неполное единство папы с мамой. Конечно, был всей душой за маму. Подумаешь, "поклонник"! Хотя Лиловича не любил.

Пока что не голодали. Но все чаще, угрозой из будущего, слышалось слово "голод".

Он-то в него не верил. "Ну, что за голод такой, - сказал однажды, - я, например, согласен есть только хлеб" Отец посмотрел на него голубым, критическим взором и сказал: "Голод - это как раз когда нет хлеба".

Нет хлеба? Такого нельзя было себе представить. Хлеб - он есть всегда, с ним едят остальное, даже принуждают: "Ешь с хлебом!" Но вскоре пришлось понять, что это значит: "нет хлеба". На долгие годы вперед... Понял хорошо, недаром крошил корки в "голубиный мешок", не выкидывал...

"Нет хлеба" - это, раньше всего, очереди у булочной с покосившимся кренделем. Стояли сутками, хлеба не было. Очереди шумели, бунтовали, буйствовали. "Попили нашей кровушки, злодеи!" Кто-то запустил в витрину булыжником, она растреснулась колючей звездой. Окно заколотили досками. А очереди все росли и с каждым днем шумели громче. Шум проникал даже сквозь замазанные окна...

А во дворе - вражда. Теперь бы сказали "классовая". Приятели, товарищи детских игр, Мишка и Титка, худые, повзрослевшие, жаловались: "Жрать охота", а его больно толкнули в спину: "Проваливай, буржуй!" Он-то знал, что это неправда. Буржуем был Лилович с автомобилем, крупчаткой, кольцами колбасы. Но Мишке с Титкой этого не объяснишь. Для них и он буржуй, и Варя буржуйка...

Город тревожился, бурлил, негодовал. Через мосты валили толпы с песнями, с красными флагами. Это называлось тогда "беспорядки". Он-то сам не видел, а рассказывали, что казаки с шашками, с нагайками разгоняют толпу, убивают, топчут. Политика была в воздухе, ею дышали. Даже в нелюбимой гимназии спорили о ней...

Кажется, той зимой убили Распутина. Фигура зловещая, загадочная. Мрачный колдун, присосавшийся к трону, творящий там, наверху, свое черное дело. И вот - убили. Не просто убили, а трижды: отравили, застрелили, утопили. Колдун был бессмертен. Не исключено было, что он и из реки, из-под невского льда воскреснет - невредимый. Варя просыпалась ночью, будила брата, шептала: "Боюсь Распутина". А он, Федя, старший и умный, убеждал ее, что бояться нечего. Что белое с черной бородищей на спинке стула - не Распутин вовсе, а брошенная одежда... Он даже шлепал босыми ногами по холодному полу к тому стулу в углу, чтобы, подняв со спинки висящее, показать Варе: "Смотри, я его истребил!" Варя, успокоенная, засыпала, шмыгая зареванным носом.