Фавн

Клив подошел к ней вплотную и взял за руку, понял, что нашел то, зачем приходил в город. Взял ее за вторую руку и, словно в танце, закружилось все вокруг, вот они уже у него в пещере, наслаждаясь друг другом, погружаются в волшебный мир бархатистого тепла любви. Клив долго познавал эту женщину, и она отдавалась ему столько, насколько хватало сил. Он проникал в самые дальние и запретные уголки ее души, и только в эти моменты слияния он переставал чувствовать свое одиночество. Она отдавалась ему с единственной надеждой быть понятой, нужной, значимой. Она наполнялась им, как смыслом, и чувствовала беззаботную легкость, когда он был в ней. Они теряли разум, наслаждение становилось смыслом жизни, захлестнувшим их, как громадная волна накрывает маленькую лодку, и она полная до краев кружится в недрах ее пучины.

Но однажды Клив понял, что нового ничего не произойдет – он до конца знает эту женщину, и лодка его наслаждения уже много раз подряд делает одни и те же обороты. Она, видимо, как и прежде продолжала наслаждаться им, отдаваться каждый раз как новый, окончательно потеряв разум, женщина стала частью его страсти. Клив загрустил, он был пропитан желанием, все в нем требовало нового наслаждения, нового познания, погружения в этот чудесный мир удовольствия, в котором единственном он находил смысл. Пытаясь утешить скорбь, Клив постарался, как прежде, обратиться к вселенской силе, дающей жизнь всему живому. Раньше он часы, а может, и дни проводил в общении с этим сверхъестественным началом всего сущего. Молча, погруженный в созерцание, седел он тогда на берегу своего озера и простирал ум всё дальше и дальше, наслаждаясь великолепием мироздания. Но в его просьбе не было искренности как прежде, врать он не мог, и все его слова кончались желанием нового удовольствия. Он не в состояние был изменить своих мыслей, воля его жаждала обладать, познавать и обладать – наслаждаться, погружаться в живое существо и сливаться с ним в потоке энергий, впитывать эту энергию в себя и отдавать ее, вновь и вновь наслаждаться. Отчаяние и скорбь Клива меняли все вокруг, листья его зеленого сада становились фиолетовыми, спелый виноград горчил и пьянил, словно забродивший. Трава под ногами вырастала уже с желтизной. Спутница его не находила себе места, полная его скорбью, стервенела и в моменты близости грызла его зубами и раздирала ногтями до крови его кожу. Глаза ее начинали светиться в темноте, как у кошки.

Полный до краев желания и горя, Клив бродил однажды по лесу, и волна тоски синим шлейфом тащилась за ним по пятам, при виде его птицы замолкали и листья осыпались с деревьев. Словно голодный волк, он не мог найти себе покоя и забрел очень далеко, ноги, сами несли его в ту часть леса, с которой граничило поселение людей. Он бродил там до самого заката, пока взгляд его не наткнулся на миловидную девушку, собиравшую цветы на окраине леса. Глаза его разгорелись от вожделения, и он подкрался к ней так, чтобы она не могла его видеть, окружил ее ореолом своей страсти и явился ей как вожделенный принц, квинтэссенция всех ее ночных мечтаний. Она, слегка отпрянув, поддалась его проникновению. Запреты ее воли хрустнули как скорлупа ореха, и она, полная его страсти, отдалась танцу, позволила увлечь себя в мир, где он был единственным вельможей, и который состоял из него. Он обнял ее и понес к своему жилищу, легкий и счастливый, полный предвкушения от радости новой близости. Он снова разжег затухавший костер, который горел золотистым сиянием внизу их животов, и места у его огня хватало всем. Они полыхали в нем уже полностью объятые пламенем, погружаясь в общее пространство наслаждения.

Два загадочных женских мира, открывались теперь перед Кливом, они перетекали один в другой, сливались в общем соитии, рождали комбинацию удивительных чувств. Единое пространство этих миров он наполнял своей волей, наслаждаясь проникновением, расточал это наслаждение и снова собирал его в себе.