Фацетии

Оказали влияние на фацетии и назидательные проповеднические примеры — exempla. В Средние века всякий рассказ, который использовался с дидактической целью, называли exemplum. Для пастырей существовали даже специальные пособия, в которых говорилось, когда именно лучше привести тот или иной пример, чтобы добиться в проповеди наибольшего эффекта. Со временем содержание назидательных примеров в проповедях все больше и больше отходило от серьезных религиозных тем. Паства часто мало интересовалась моралью, вытекавшей из тех историй, которые рассказывались во время проповеди. Привлекали сами примеры, в особенности, если они были анекдотические, веселые. Сюжеты таких примеров чаще всего брались из жизни, из житий святых, у античных авторов. Одной из частей средневековой пасхальной службы был «пасхальный смех» («risus paschalis»). Объясняли это тем, что на пасху следует радоваться воскресению Христа[299]. Поэтому священник в это время должен был рассказывать всякие забавные истории, чтобы всем было весело. Истории эти по своему замыслу должны были быть аллегоричны, но нередко аллегория была так туманна, что слушатели ее вовсе не воспринимали, и со временем она совсем исчезла из этих смешных рассказов. Недаром Эразм Роттердамский возмущался тем, что в храме на пасху можно услышать такое, что пристало слушать только за столом в разудалой компании. К XV—XVI в. exempla уже стали просто проповедническими повестушками, и занимательность стала в них самоцелью. Так они соединились с другим жанром — с тем же шванком[300].

Близок к жанру церковных проповеднических примеров был жанр университетских «Disputationes de quodlibet» — «Рассуждений о чем угодно» или «Quaestiones de quodlibet» — «Вопросов о чем угодно». В таких «рассуждениях» побеждал тот студент, который в своих ответах был находчивей, виртуозней других. Вопросы и ответы были смешны, пародийны, ироничны, лишены какого бы то ни было академизма, сухости и наставительности. Во время таких диспутов студенты делали доклады, произносили целые речи на всякие забавные темы. Так как диспуты эти проходили в среде более или менее образованных людей, то «рассуждения» больше, чем шванки и проповеднические повестушки, были связаны с письменной литературой. Студенты произносили свои речи на латинском языке, но в них попадались чуть ли не целые страницы на немецком языке, а иногда забавы ради латинский и немецкий язык смешивались в одной фразе.

В литературе фацетия, как жанр, впервые появилась у флорентинца, писца, а позднее секретаря апостольской канцелярии — Поджо Браччолини (1380—1459). Он прекрасно знал все, что происходило в папской курии, и в своих фацетиях рассказывал забавные истории на злобу дня. Поэтому его сборник «Фацетии», написанный между 1438 и 1452 гг., по существу, был первым литературным собранием анекдотов. «Фацетии» Поджо веселы и смешны. Как в новеллах и шванках, в «Фацетиях» Поджо прославлялась удача. Удача, которая достигалась обманом, изворотливостью — чем угодно. Изображал он главным образом своих современников: горожан, крестьян, пап, тиранов, ученых-гуманистов. При этом смеялся надо всеми: над простыми священниками, над монахами всех орденов, над епископами и кардиналами, над крестьянами, над папой Евгением IV, при котором сумасшедшие и дураки становились кардиналами, над экс-папой Урбаном V, у которого «дурная голова», над богом, у которого «мало друзей». Каждая отдельная фацетия была очень коротка. Автору важен был только сюжет и возможность хорошо рассказать все это на латинском языке. Поджо писал, что хочет приспособить латынь для выражения нового, «низкого» содержания. Латынь к тому же делала фацетии Поджо интернациональными. Они были известны во всех европейских странах. Знал их, конечно, и Бебель. Более поздние фацетии итальянца Анджело Полициано — друга Лоренцо Медичи и Боттичелли — в Германии в начале XVI в. известны не были. Но Бебелю, конечно, были знакомы фацетии его современников и соотечественников — поэтов Генриха Штейнгевеля (1412—1482) и Себастиана Бранта (1457 — 1521). Штейнгевель перевел с греческого языка басни Эзопа, которые сам пояснил примерами из жизни Германии. К сборнику басен Эзопа он прибавил еще перевод нескольких легкомысленных фацетий Поджо. Книгу он задумал как назидательную и писал, что читатель его должен уподобиться пчеле, которой нужна не окраска цветка, к которому она подлетела, а важно, чтобы потом мог появиться мед. Себастиан Брант в 1486 г. опубликовал переводы тридцати фацетий Поджо в книге басен и рассказов для своего сына. И для Бранта тоже существенней, важней всего была мораль. Поэтому, совсем не поняв духа Поджо, он легкие, изящные его фацетии снабдил своими серьезными, тяжеловесными сентенциями.