Фатальный ход

После этих слов наступила тишина. И в этой тишине сидели друг против друга двое мужчин с одновременно выхваченными пистолетами в руках. Промахнуться не мог ни один, ни другой. И даже застреленный в упор успел бы выпустить ответную пулю перед смертью. Сознавая это, оба не шевелились. Снег беспрепятственно ложился на их окаменевшие плечи.

…Отправленный в отставку, Реутов чувствовал себя не просто как тот боец, потери которого не заметил отряд. Его попросту вышибли из седла, вышибли свои же, и его сердце до сих пор обжигала обида за то, что он – здоровый, полный сил мужик, способный на многое, практически готовый на все, – выброшен на свалку, вычеркнут из всех списков, заживо похоронен прежними боевыми товарищами.

Сознавать свою никчемность было слишком тяжело, чтобы посвятить остаток жизни выращиванию крыжовника и помидоров. Реутов помаялся-помаялся и рассудил, что если уж становиться сугубо штатским человеком, то хотя бы с оружием в руках. Подобную возможность предоставляла работа в службе безопасности какого-нибудь крупного бизнесмена. Отбросив щепетильность и моральные соображения, Реутов нанялся к Маргарите Марковне Морталюк. Особого удовлетворения работа не доставляла, но она приносила деньги и давала возможность хотя бы отчасти заниматься привычным делом. Жена и дочь с зятем были очень довольны новой профессией Реутова. Он тоже старался убедить себя в том, что сделал правильный выбор, убеждал, отбрасывал сомнения, которых с каждым днем накапливалось все больше. Пока их количество не достигло критической массы. Обманывать себя больше не получалось.

Появление на базе сотрудника ФСБ оказалось очень кстати. Несколько дней Реутов присматривался к нему, прикидывая, стоит ли доверяться этому человеку. Интуиция подсказывала: да.

Капитан Бондарь был близок ему по духу. В натурах обоих присутствовало нечто такое, что объединяло этих абсолютно не похожих друг на друга, разных по возрасту мужчин. Заглянуть в глаза Бондарю было все равно что увидеть тайный опознавательный знак. В глубине его зрачков крылась холодная отрешенность самурая, какие бы чувства ни отражались на поверхности.

Подобное выражение глаз Реутов видел нечасто, поскольку мужчин этой редчайшей породы оставалось на земле все меньше и меньше. Имея счастье или несчастье столкнуться с ними, окружающие не догадывались о том, что имеют дело с «рыцарями без страха и упрека», готовыми рисковать не ради денег и славы, а во имя своих собственных представлений о долге и чести. Тайный орден, к которому принадлежали мужчины вроде Реутова с Бондарем, названия не имел. Привилегий у его членов не было. Что же они получали за верность своим идеалам? Ровным счетом ничего, кроме ощущения бесконечного одиночества и готовности умереть в любой момент. Ничего такого, что можно было бы пощупать, положить в бумажник или на полку. Но что-то все-таки было, не выразимое словами.

Именно поэтому теперь они целились друг в друга и не хотели уступить, хотя каждое новое мгновение заставляло обоих напрягаться все сильнее и сильнее. Внутри каждого дрожала туго свернутая пружина, готовая распрямиться. Но пальцы, обхватывающие спусковые крючки, сохраняли абсолютную неподвижность, словно были отлиты из стали.

Металлическим был и голос заговорившего Реутова, лоб которого избороздили резко обозначившиеся морщины.

– Дешевка? – спросил он. – Провокация? Выслушивать такое чертовски оскорбительно, но, как профессионал, я тебя понимаю, капитан. Понимаю и прощаю.

– Я не нуждаюсь в прощении, – отрезал Бондарь.

– Погоди, – произнес Реутов. – Ты свое слово сказал. Теперь послушай меня. – Подавшись вперед, он перешел на угрожающее ворчание, напоминающее то, которое издает старый сторожевой пес перед схваткой с молодым противником. – Не смей называть меня бывшим полковником. Я в запасе, но бывшим никогда не стану. И в господа меня не записывай, капитан. – Желваки Реутова запрыгали под дубленой кожей, туго обтягивающей скулы. – Есть такое понятие – чувство собственного достоинства. Оно, конечно, не в моде, поскольку нынче хорошо живется лишь тем, кто собственной одноразовой честью подтерся и думать про нее забыл. Но я, капитан, такими вещами бросаться не спешу. Честь, тем более офицерскую, ни за какие баксы не купишь, это тебе не портки от Версаче, не сморкальник от Живанши.

– Честь, – повторил Бондарь. – Звучит красиво. Если не задумываться о том, кто и при каких обстоятельствах толкует на эту тему.