Фатальный Фатали

Поражение - еще куда ни шло, а и глумление Шамиля! Решил поиздеваться и подразнить Воронцова: вывел перед боем на поляну за Аксаем колонну бежавших солдат-дезертиров, человек шестьсот, и они маршировали под звуки хора горнистов и барабанщиков. И после боя - такие потери!! убиты два генерала! вся свита! три горных орудия потеряны! полсотни офицеров! Да-с, в битвах гибель для врагов- как пели солдаты, и это звучало теперь как оскорбление - князь-наместник Воронцов (или: честь России Воронцов).

Оттаяла, оттаяла теперь обида у Воронцова: Ермолов признает в письме, оно только что получено, что именно при нем, Воронцове, правительство получило точное понятие о крае: "доходы... перестают, как доселе, быть гадательными и приходят в правильную числительность"; вот еще, как тут не возгордиться?! - "внутреннее устройство приближает страну к европейскому порядку"; а разве нет? Воронцов убежден; столько благодаря ему сделано в этом диком краю: суконная фабрика, чугунный завод и - тифлисский театр.

Фатали окрылен, спешит сообщить радостную весть. Но Фарман-Кули нет еще дома. И ночью - нет его.

Утром к адъютанту. - Ах, вы заступились! Ах, распоряжееенье!

Ворвался к Воронцову. "А славно утром поездил верхом!" И письмо Ермолова еще не остыло, греет. Увы, пока я распорядился, успели казнить. Устал, очень устал наместник. - Но вы не огорчайтесь, Фатали! - И задумался: да, Ермолов был прав, когда писал с Кавказа; знал ли Воронцов тогда, в семнадцатом, что спустя тридцать с лишним лет станет наместником?...

"Народы, закоренелые в грубом невежестве, - писал ему Ермолов, имеющие все гнуснейшие свойства! Все мои подвиги состоят в том, чтобы ("что же изменилось с тех пор?") какому-нибудь князю грузинской крови помешать делать злодейства, воспретить какому-нибудь татарскому хану по произволу резать носы и уши ("было! было!" - согласен Фатали). Отличительное свойство народов здесь - неблагодарность, не знают счастья принадлежать России и изменяют ей многократно и готовы изменить еще". ("Неправда! - возмущен Фатали. - Это вы никому не верите: ни нам, ни друг другу!")

О, Воронцов знает здешний край! и еще до писем Ермолова! воевал волонтером в корпусе Цицианова; дядюшка, тогдашний государственный канцлер, велел Цицианову беречь любимого племянника, "он у нас с братом один", поручить ему в команду деташамент, то же, что и подразделение, но звучит торжественней с заграничным лоском, "токмо прошу вас не иначе то учинить, скверный, скверный почерк у государственного канцлера, - как посколику позволяют вам нынешние воинской службы постановления"; и посыпались, как из рога изобилия, чины и ордена: при занятии Гянджинского форштата и садов. Лихорадило тогда Воронцова, и дядюшка советовал ему "на вишни не нападать неприятельски", канцлеры такие косноязычные! "а супу хотя по три тарелки".

Да-с, прав был и Цицианов: "Нельзя ли переменить их обычаи?" А как славно организовал он штурм Гянджи! И лестный отзыв о юном Воронцове поручике лейб-гвардии Преображенского полка, "находится при мне за бригад-майора, заменяя мою дряхлость", - писал Цицианов. С чего вспомнил его Воронцов? Ах да, письмо от Ермолова! Пристает с просьбами и чувствует на расстоянии, как гневается Воронцов: "Не правда ли, что со стороны моей много неустрашимости, чтобы, замечая негодование твое, решаться повторять просьбы?" Что-то в связи с сыном покойного генерал-адъютанта барона Розена... Так о чем он с Фатали? Путаются мысли, факты громоздятся, пора в отставку! Ах, какая славная битва была под Гянджой, вспомнил, чтоб прибодриться, неуютно с дулом за спиной. Он что же, - усмехнулся, - пленник теперь?!

- Мы с вами, Фатали, не встречались? Ах да, вы же были там в двадцать шестом, а я, молодой человек, да, да, вам хоть сорок, а я еще за десять лет до вашего рождения за Гянджинский форштат и за сады... - орден Святой Анны и был уже кавалером Святого Георгия, Владимира с бантом.

тупое смертоносное дуло.

- и что дальше? так и будете стоять?

- я вас оставлю.

- и пойдете домой? - возвращается к Воронцову самообладание. - к жене и детишкам? и ночью за вами являются, ах, какой был великий драматург, какие бы еще были написаны плесы, а исчез, вся семья вдруг в течение ночи сгинула, и когда еще народ взрастит такого поэта? реформатор языка, философ! и из-за чего?! выбрал нелепую гибель, и никто не узнает, где он и что с ним! сгинули и его жена Тубу-ханум, и его две дочери, и сын, ах, какие были надежды!

ШАЙТАН-БАЗАР

Фатали ушел от Воронцова, ничего не видя, оглушенный и подавленный. Над головой огненно летали снаряды, горели дома за Метехом, огромное зарево, будто именно оттуда, изменив привычный ход, взойдет солнце.

"Эй, народ!..." - хотелось ему крикнуть. Но где та площадь, с которой кричать? с Армянской? На Шайтан-базаре? Да и кому? Лавочникам? купцам? перекупщикам? кустарям шапочного или чувячного рядов? жестянщикам? лудильщикам? "А ну покажите нам горлопана, который нас от дела отрывает! Мы ему такую шапку сошьем!..."