Фатальная ошибка опера Федотова (СИ)

Клянусь, это самая сладкая женщина, что у меня была! Ради этого стоило столько переживать. Такой не жалко всех сожженных нервов в мире!

— Ася, Асенька… — шепчу я, двигаясь губами выше, ловя мурашки на белой коже, уже покрывающейся красными пятнами возбуждения, — хорошая моя… Хочу тебя, не могу… Да?

Мне сейчас почему-то очень важен ее ответ. Ее осознанное, правильное “да”.

Словно это утро будет определяющим в том, что произойдет между нами дальше.

Ночь была офигенной, но там мы, скорее, вливались друг в друга, неистово и жадно, соскучившись и, на контрасте с диким выяснением отношений, стремясь восполнить это нежностью.

А сейчас у нас происходит разговор.

Осмысленный.

И мое “да?” звучит, как предложение.

А ее “да” должно быть согласием. Не только на то, что дальше будет, в ближайший час. Тут мне ее согласие не требуется, и без того все ясно.

Нет, согласие на то, что потом случится. Согласие на нас. И мне хочется его, этого согласия, я в нем нуждаюсь! И все готов сделать, что получить, чтоб добиться!

Потому скольжу языком по шее, мягко и нежно прикусывая сладкое местечко внизу, у впадинки между ключицами. Я вчера разведал его, знаю, как она дрожать начинает, стоит лишь коснуться…

Я ее всю заглажу, затискаю, залижу… Я не выпущу ее теперь! Она настолько моя, что невозможно представить другой расклад. И страшно вспомнить вчерашний день, когда я думал по-другому…

Ася, чуть дрогнув, когда касаюсь губами заветного места на шее, тем не менее, не теряет голову,  останавливается и чуть напрягает руки, чтоб оттянуть меня от себя. Затем берет мое лицо в ладони, гладит нежно-нежно, изучает… И в глазах ее что-то непонятное, тяжелое и волнующее.

И я замираю, понимая всю глубину момента.

И жду.

Смотрю в ее лицо, строгое сейчас, серьезное, вообще не похожее на обычно стервозную или хитрую мордашку заразы Захаровой, сжимаю обеими лапами упругую сочную задницу… И молчу.

Говори, мелкая ты нервотрепка. Говори, моя сладкая.

— Это будет в последний раз, товарищ капитан…

Глава 25

— Так, по показателям все понятно? — Кнут внимательно осматривает сидящих перед ним оперативников, и   в другое время я бы по полной ощутил ласку начальственного взгляда. Особенно после коллективного втыка по поводу отсутствия нужных показателей на нужных местах и присутствия этих показателей в местах, совсем для этого не нужных.

Но сейчас мне глубоко похуй.

На все. И на замначальника отделения в том числе.

Мне хочется напиться и забыться, это если по правильному, по цензурному. А если не по цензуре, но по реалу: нажраться в говно. И на недельку так и реала выпасть.

И я бы так и сделал, если б  не блядская работа. Состояние, как в том тупом стишке-пирожке про мужика, которому дико хочется повеситься, но… дом, работа, долбанные куры…

Вот и у меня так же.

Работа, дежурство, внеплановая планерка, никогда не означавшая чего-то хорошего. Все знают, когда начальство призывает, да еще и всех сразу, да еще и в середине рабочего дня, значит коллективной ебли жаждет. Готовь вазелин, значит.

Хорошо, что я с самого утра в коме, потому похер. Не больно уже ничего. И не будет больно. Отболело, блять. Атрофировалось.

Кнут упирается взглядом в меня, насквозь просверливает. Интересно, чем не угодил? Нет, Кнут, в отличие от Карася — нашего общего отделенческого геморроя, нормальный мужик. Справедливый. Но, как и все мы, глубоко профессионально деформированный. А потому ждать от него можно любого выверта.

И вот сейчас пялится на меня, словно что-то новое хочет увидеть.

Неужели приват планирует?

Не, я сейчас жестко не в форме. Перегнет палку, могу и лопнуть… И прилетит Кнуту по харе, а мне — пинок под зад с волчьим билетом. И, может, даже зона. А и похуй.

— Федотов, что с лицом? — рявкает Кнут, и я морщусь.

— А чего так громко, товарищ подполковник? Не на плацу же…

Кнут, охерев от моей самоотверженной тупости, на пару секунд застывает с открытым ртом, а затем неожиданно спрашивает, и в самом деле чуть понизив голос:

— Что-то случилось у тебя?

Бля… Кнут моим состоянием интересуется. Значит, реально плохо выгляжу.

Хочется сказать, что все плохо, плохо, да!

Что меня выкинула сегодня утром из кровати и в целом  из своей жизни  женщина. Женщина, к которой я вообще, оказывается, не равнодушен. Сюрприз, мазафака…

И выкинула просто потому, что, тут цитата: “Перегорела, товарищ начальник. Раньше надо было”.

И нет, я не поверил. И кинулся проверять и доказывать. И даже проверил, чего уж там!

Хорошо так проверил, жестко.

Вот только Захарова, откричав и отстонав всю мою проверку, своего мнения не поменяла.

И я, честно говоря, вообще не понял, что это было. Именно от непонимания ситуации, осознания, что я почему-то внезапно для себя оказался в полной заднице,  херово до такой степени, что… Смотри выше. Очень хочется… Но… Дом, работа, долбанные куры…

Мне хочется это все сказать, несмотря на общую тупость ситуации и отдельного тупого меня, зачем-то внутри этого гребанного круга очутившегося.

Но…

— Нет, товарищ подполковник, — отвечаю я, — все нормально, устал просто… У друга ночью жена родила, я его в роддом возил… И вот…