Фарос и Фариллон

Строительство Александрии шло своим чередом, растущий город повторял или увеличивал формы, позаимствованные у гибнущего по другую сторону моря полуострова. Динократ проектировал греческие храмы и рынки, и строили их не с рабским подражанием, а разумно и с пониманием, потому что греческий дух был еще жив. Но он жил теперь сознательно, а не бессознательно, как в прошлом. У него была своя миссия, а миссионеры не способны к творчеству. И Александр, в сердце у которого героический хаос кипел страстью ко всему возможному и невозможному, отвернулся от эллинского градостроительства, от мелких, ограниченных интересом к древностям кампаний и снова бросился - с другим уже настроем - на борьбу с могуществом Персии. Теперь он сражался с ней как любовник. Он хотел не обратить ее, а прийти с ней в согласие, и воспринимал себя как божественного беспристрастного правителя, под властью которого произрастет гармония. Это ведет к безумию. Персия пала. Затем пришел черед Индии. Потом наступила бы очередь Рима, после чего он поплыл бы на запад (таково было его твердое намерение), чтобы покорить Ночь, и на восток, чтобы покорить День. Несмотря на учение у Аристотеля, он никогда не был уравновешенным молодым человеком, и старые его друзья жаловались, что в этот последний период он их порой убивал. Но нас, не способных похвастать столь опасным знакомством, он привлекает теперь куда больше, чем раньше. Он ухватил - на каких-то далеких от разума путях - отблеск чего-то великого, хоть и опасного, и этот отблеск впервые привиделся ему в низинах оазиса Сивы. Когда он умер в возрасте тридцати трех лет, когда экспедиция, к которой он не стремился, потихоньку унесла его из летнего домика в Вавилоне, показалась ли она ему в итоге лишь завершением его менее масштабных исканий? Он пытался вести за собой Грецию, потом пытался вести за собой все человечество. И то, и другое ему удалось. Но отвечал ли ему дружбой сам этот мир, был ли он в беде, взывал ли к нему - к нему, жаждал ли от него помощи и любви? Жрец Амена обратился к нему со словами «Сын Божий». Что на самом деле значил этот комплимент? Можно ли было объяснить его по эту сторону могилы?

Эпифания

В последние годы жизни старые Царь и Царица редко выезжали из Дворца. Они искали уединения, хотя и по разным причинам. Царь, человек беспутный и застенчивый, не желал демонстрировать на публике свои развлечения. Он давно собрал вокруг себя удобный кружок и был своими друзьями доволен. Агатоклом - который, к слову, был премьер-министром; Агатоклеей - которая, кстати сказать, была нянькой маленького принца; Энантой, матерью А. и А., престарелой, но достойной женщиной, знавшей толк в мытье. И была еще пара человек - например, жена поставщика кормов, которая говорила Царю: «Держи, папочка, пей». Царю нравилось, когда молодые женщины звали его папочкой; и он пил, а напившись, вставал и начинал плясать, другие тоже пускались в пляс, а он падал - что за упоение! Только ему не хотелось, чтобы его подданные стали свидетелями такого рода упоений.

Царица занимала себя иначе. Закрывшись на своей половине, она размышляла о прошлом. Она думала про все те годы, когда Царь ее испытывал: он никогда особенно ее не любил, и договариваясь о свадьбе, все время заставлял ее ждать. А потом случилась битва при Рафии[23]. В Египет вторглись сирийцы, и когда египетская армия уже готова была сломаться, она обратила поражение в победу, разъезжая туда-сюда верхом среди слонов - волосы развивались по ветру, щеки раскраснелись. Она стала народной героиней, и он женился на ней. Но потом целых девять лет у них не было ребенка. Ни в чем не видела она надежды. Ребенок родился, но ситуация не изменилась. Проходили месяцы, а она все сидела за оградой Дворца - в Крепости внутри крепости Царского Города - и глядела с мыса, который мы называем теперь Силсилех, на Фарос, стоящий за гаванью, и дальше - на неизменный морской простор.

В конце концов, пришли перемены. Как-то ночью Царь упал и уже не смог встать. Агатоклея ухаживала за ним, не смыкая глаз, но он впал в ступор и умер у нее на руках. Друзья его были в отчаянии. Славный старый Царь! И, кроме того: что им теперь было делать? Царица, с другой стороны, показала себя в неожиданном свете. Волноваться не о чем, сказала она им. Она прекрасно знает, что делать. Теперь она будет Регентшей, и первым своим указом распускает совет министров. Более того: поскольку сыну ее уже четыре года, нянька ему больше не нужна. К ней вернулся былой героизм. Жизнь снова приобрела смысл. Ликуя, она пошла к себе. Вошла в покои. И как только она это сделала, шторы, пропитанные в ее отсутствие горючим маслом, вспыхнули. Она попыталась выйти. Но двери за ней были заперты, и она сгорела заживо.

А жизнь в Александрии шла по-старому. Энан-та и ее дети по-прежнему разъезжали в казенных экипажах. Царь с Царицей по-прежнему не появлялись на публике, а Дворец возвышался, как и прежде, за стенами Королевского Города. Шли месяцы, их прошло четырнадцать.