Фарос и Фариллон

Против этих станков, как и вообще о них, трудно было сказать что-либо разумное, и мои комментарии не произвели особого впечатления: «с какой же целью его прессуют?» и «как же удается не путать хлопок, принадлежащий разным людям?» и «что мне нравится, так это примитивность самого процесса». Последнее мое замечание было, впрочем, встречено суровой отповедью: процесс, который я наблюдал, отнюдь не примитивен - напротив, это последнее слово в прессовальной индустрии, иначе его не ввели бы в Александрии. Аргумент убедительный - оставалось только надеяться, что он так навсегда и останется последним словом, и смуглые ноги и ритмичное пение будут век за веком встречать надвигающиеся потоки снега. Сварливый британец, попади он сюда, позабыл бы свою сварливость. Он бы пожалел, что сказал о бирже: «единственный возможный ответ-это бросить бомбу в самую их гущу». Когда он произнес эти слова, я понял, что в мире есть человек, еще более чуждый хлопку, чем я сам.

Притон

Наконец-то я побывал в притоне. Первый раз я пытался это сделать много лет назад в Лахоре[69], где моим проводником был молодой миссионер, тративший все свое время на то, чтобы понравиться окружающим и самому их полюбить. Я часто спрашивал себя, кого же он в итоге обращал и как оценят результаты этих трудов те, кто его содержат - пожилые дамы в Америке и Англии. Он жил как бедняк на базарах Лахора, и, пробираясь сквозь их закоулки, объяснял, что одно стало ему казаться понятным, другое - простительным, третье - неизбежным, стоило только в достаточной мере к этому приблизиться. Мы интересно проводили время - зашли в храм размером с чулан, где нам разрешили потрогать богов и позвонить в колокольчики, встретились с адвокатом, защищавшим человека, обвиняемого в продаже жены, - и в завершение вечера миссионер заявил, что, по его мнению, мне следовало бы зайти и в притон. Он заметил, что об опиуме рассказывают много ерунды, и завел меня во двор, по сторонам которого были устроены соломенные пристройки. «Похоже, ничего не получается», - заявил он разочарованно, огляделся и вытащил из такой пристройки одинокого грешника. «Загляните ему в глаза, -сказал он. - Боюсь, это конец».

На том и закончилось мое знакомство с Грехом - пока Египет, земля всяческого изобилия, не пообещал новых возможностей. Только здесь будет уже не опиум, а гашиш, наркотик еще более страшный. Прячут его в трости; употребляющий его погружается в сладкие мечтания. Так что я был рад, когда мне представилась возможность сопровождать полицейских в очередном рейде. К притонам они относились с большим осуждением, чем мой миссионер, но удача отвернулась и от них. Подкравшись к хлипкой двери, они распахнули ее, и мы бросились внутрь. Мы стояли в коридоре, над которым простиралось звездное небо. По обеим его сторонам располагались соединенные друг с другом сараи, и полицейские начали обследование, наваливаясь на них всей силой своих плеч и огромных ног. В одном из сараев обнаружилась измученная белая лошадь. Капрал залез к ней в кормушку: «Они часто прячут здесь свои чаны», - сказал он. Жизнь обнаружилась в конце коридора. Здесь при свете лампы спала целая семья, однако ничего подозрительного в этом не было - наше вторжение должным образом их всполошило. Почтительному отцу семейства приказали подняться и взять лампу, и при свете этой лампы мы нашли полый тростник, к которому полиция долго принюхивалась. Обнаружены следы гашиша - таков был их приговор. На этом все и закончилось. Они были довольны находкой, поскольку она подтверждала официальную версию: город, находившийся под их контролем, был почти чист, однако чист не вполне. Найди они чуть больше или чуть меньше - и доверие к ним было бы подорвано.

Несколько недель спустя египетский приятель предложил провести меня по родным ему кварталам того же города. Мы интересно провели время - наблюдали за процессией по случаю обрезания, слушали героические песнопения, и в завершение вечера приятель спросил, не желаю ли я зайти в притон. Он, кажется, знал одно место. Он задумался ненадолго, прикрыв лоб ладонью, а потом провел меня закоулками к какой-то двери. Мы тихо открыли ее и проскользнули вовнутрь. Коридор показался мне знакомым, и при виде белой лошади дурные предчувствия подтвердились. Я ушел отсюда как ангел-мститель, мне суждено было вернуться одним из страждущих. В отличие от своего друга, я знал, что никакого гашиша мы здесь не найдем - и не найдем даже полого тростника, поскольку он был конфискован в качестве подходящего экспоната для полицейского участка, - но я ничего не сказал, и в соответствующий момент мы наткнулись на спящее семейство. Они не были с нами любезны и не дали свою лампу. Мой друг был разочарован. Что же до меня самого, то я не мог не испытать жалости по отношению к греху. Неужели во всем этом обширном городе у него было лишь это прибежище?