Фарос и Фариллон

Следующее письмо ей суждено было писать не из Бенгалии, а из тюрьмы. Но здесь ее александрийские знакомые должны проявить вежливость и удалиться. Элиза в кандалах - слишком ужасная тема. Достаточно сказать, что и в кандалах она осталась Элизой и что миссис Таллок тоже заковали в кандалы. Желающим узнать больше следует достать «Подлинные письма миссис Элизы Фэй из Индии», опубликованные Калькуттским историческим обществом. В книжке имеется портрет нашей героини, рассматривать который - отдельное удовольствие. Она стоит перед нами в восточном одеянии, которое так ненавидела, но все излишества уже отброшены; она смотрит на мир, словно бы понимая все его ухищрения. Она в шароварах, одна нога выставлена вперед, в изгибе украшенной браслетом руки чувствуется благородный вызов. Лицо, хоть и торжествующее, выражает некую настороженность. На заднем плане служанка и какая-то мечеть.

Хлопок - взгляд со стороны

I

- Боже милосердный! Что за дикий вой? Скорей, скорей! Там наверняка кого-то убили!

- Не стоит так волноваться, добросердечный господин. Это всего лишь александрийские торговцы закупают хлопок.

- Но они же сейчас друг друга перебьют!

- Ни в коем случае. Просто жестикулируют.

- А нет ли места, откуда можно понаблюдать за этими их жестами в безопасности?

- Есть.

- И я уйду оттуда без телесных повреждений?

-Без всяких, сэр.

-Так проведите же меня туда, прошу вас.

И, поднявшись на верхний этаж, мы увидели под собой громадный зал.

Такие картины обыкновенно сравнивают с дантовым адом, но простиравшееся внизу и вправду его напоминало, потому что в нем отчетливо выделялись описанные флорентийцем концентрические круги. Они были отделены друг от друга декоративными балюстрадами, и, чем меньше становился их размер, тем интенсивнее были мучения заключенных в них; внутренний же круг был безнадежно переполнен потеющими душами. Они орали, отмахивались и плевались друг в друга, склонившись над пустой впадиной в центре, где сидел, скованный льдом, одинокий чиновник. Время от времени он звонил в колокольчик, и тогда другой чиновник, обитавший на стоявшей поодаль лесенке, взбирался по ней и писал мелом на доске. Торговцы с истошным воем хватались за головы. Вдруг наступило жуткое спокойствие. Надвигалось нечто куда более страшное. Пока собирались тучи, между нами произошел разговор:

- Что же это за место?

- Это всего лишь биржа. С этой стороны торгуют хлопком, с той стороны - акциями.

И правда: на дальнем конце зала я заметил повторение той же структуры, резервный или, скорее, упраздненный ад: круги его были пустынны, их не сокрушал своими порывами вечный ветер, а души, слонявшиеся здесь вдоль балюстрад, имели задумчивые мины. Это была фондовая биржа - в Англии вещь колоссальной значимости, здесь же, где значение имеет только хлопок, она прозябала в ничтожестве. Если бы не страдания александрийских купцов, не видать бы нам ни хлопчатобумажных рубашек, ни хлопка-сырца, ни катушек с хлопковой пряжей. Да и сама Александрия не поднялась бы заново из волн, не было бы Французских садов, английской церкви в Балкили, и, вероятно, не было бы даже канализации.

- Спасите! Боже милосердный, спаси и помилуй! О, ужас, о страшная жуть! - Буря, наконец грянула. С воплем ввергнутого в адские муки дьявола тучный грек падает боком на балюстраду, выпрямляется и снова падает, выкрикивая все это время нараспев: «Тикоти пипот, тикоти пипот!». Он предлагает хлопок. К нему двинулся громадный увалень в феске. Все остальные тоже завопили, каждый старался выделиться на собственный лад. Иные крики оставались без внимания, иные подхватывала родная душа, и сделки заключались прямо над расположенной в центре впадиной. Казалось, они отрастили себе новый неведомый орган. Общение происходило недоступным нормальному человеку способом. Один взмах блокнотом, и дело сделано. Сотрясались колонны из искусственного мрамора, дрожал расписанный под лепнину потолок, и само Время, олицетворенное в псевдоренессансных часах, замирало в неподвижности. Британский служащий, следивший за этим зрелищем, сказал - впрочем, не все ли равно, что он сказал.

Прочь! Прочь!

II