Фараон

– Повторяю, Сарра ничего не знает. А почтенная Ташет из опасения, чтобы царевич не охладел к ее воспитаннице, охотно уморила бы ребенка. Но мы ей не позволим. Ведь это будет ребенок наследника.

– А если сын?… Он может причинить нам много хлопот, – сказала царица.

– Все предусмотрено, – продолжал жрец. – Если будет дочь, мы дадим ей приданое и воспитание, какое подобает девушке высокого рода. Если же сын – он останется евреем.

– Мои внук – еврей!..

– Не отталкивай его от себя раньше времени, государыня. Наши послы сообщают, что народ израильский начинает мечтать о своем царе. Пока ребенок подрастет – мечты эти созреют. И тогда мы… мы дадим им повелителя, и поистине хорошей крови!

– Ты, как орел, охватываешь взором восток и запад, – сказала царица, глядя на него с восхищением. – Я чувствую, что мое отвращение к этой девушке начинает ослабевать.

– Самая ничтожная капля крови фараонов должна сиять над народами, как звезда над землей, – произнес Херихор.

Теперь лодочка наследника была всего в нескольких десятках шагов от большой дворцовой ладьи, и супруга фараона, закрывшись веером, посмотрела сквозь его перья на Сарру.

– Воистину она хороша собой!.. – прошептала она.

– Ты говоришь это уже второй раз, досточтимая госпожа.

– Тебе и это известно, – улыбнулась царица.

На челноке царевича зазвучала арфа, и Сарра дрожащим голосом запела:

– Как велик твой Господь! Как велик твой Господь Бог, Израиль!

– Чудесный голос! – прошептала царица.

Верховный жрец внимательно слушал.

– Дни его не имеют начала, – пела Сарра, – а дом его не имеет границ. Вечное небо меняется пред оком его, подобно одеждам, которые человек надевает на себя и снимает. Звезды загораются и гаснут, как искры от твердого дерева, земля же – словно камешек, которого путник коснулся ногой и пошел дальше.

О, как велик господь твой, Израиль! Нет никого, кто посмел бы сказать ему: «Сделай так!» Нет лона, которое бы его породило. Он сотворил безбрежные бездны и носится над ними по своей воле. Он тьму превращает в свет, из праха земного создает живых тварей и наделяет их голосом.

Страшные львы для него – что мелкая саранча; огромный слон для него ничто, а кит при нем – что младенец.

Его трехцветная радуга делит небеса на две части, упираясь в края земли. Где врата, что сравнились бы с ней величиной своею? Грохот его колесницы повергает в трепет народы, и нет ничего под солнцем, что укрылось бы от его искрометных стрел.

Его дыхание – северный ветер, оживляющий истомленные деревья; его дуновение – хамсин, сжимающий землю.

Когда он протянет руку свою над водами – воды превращаются в камень. Он переливает моря с места на место, как женщина брагу из кадки в кадку. Он раздирает землю, как истлевший холст, и покрывает серебряным снегом нагие вершины гор.

Он скрывает в пшеничном зерне сотню новых зерен, и он же учит птицу высиживать птенцов. Он пробуждает в спящей куколке золотистую бабочку и велит человеческому телу в могиле ожидать воскресения…

Заслушавшись песней, гребцы подняли весла, и пурпурная царская ладья медленно поплыла по течению реки. Вдруг Херихор поднялся и скомандовал:

– Правьте обратно к Мемфису!

Весла ударили по воде, ладья круто повернула и с шумом стала пробиваться вверх по течению. Ей вслед неслась постепенно стихавшая песнь Сарры:

– Он видит биение сердца травяной тли и таинственные тропы, по которым бродит одинокая мысль человека. Но нет человека, который бы заглянул в его сердце и отгадал его намерения.

Перед лучезарностью его одежд сильнейшие духом заслоняют свое лицо. Перед его взглядом боги могучих народов и городов чахнут и засыхают, как увядший лист.

Он – сила. Он – жизнь. Он – мудрость. Он – твой Господь, твой Бог, Израиль!..

– Почему ты приказал гребцам плыть обратно, достойнейший? – спросила царица Никотриса.

– Ты знаешь, государыня, какая это песнь?… – ответил Херихор на языке, понятном только жрецам. – Эта глупая девчонка поет среди Нила молитву, которую разрешается произносить только в святая святых наших храмов.

– Значит, это кощунство?

– К счастью, в нашей лодке находится только один жрец, – ответил министр. – Я этого не слышал, а если бы даже и слышал, то забуду. Боюсь, однако, чтобы боги не наложили руку на эту девушку.

– Но откуда она знает эту страшную молитву?… Ведь не мог же Рамсес ее научить?…

– Царевич тут ни при чем. Не забывай, государыня, что евреи не одно такое сокровище унесли из Египта. Потому-то мы и считаем их святотатцами.

Царица взяла верховного жреца за руку.

– Но с моим сыном, – прошептала она, заглядывая ему в глаза, – ничего плохого не случится?

– Ручаюсь тебе, государыня, что ни с кем не случится ничего дурного, раз я ничего не слышал и ничего не знаю. Но царевича надо разлучить с этой девушкой.

– Только никаких крутых мер! Не правда ли, наместник? – просительно промолвила мать.

– Как можно мягче, как можно незаметнее, но это необходимо. Мне казалось, – продолжал верховный жрец как будто про себя, – что я все предусмотрел, все – за исключением обвинения в кощунстве, которое из-за этой женщины может грозить наследнику престола!