Фараон

Рамсес XIII облегченно вздохнул. Банкротство казны, а с ним и необходимость прибегнуть к насильственным средствам против жрецов отодвинулись на десять дней. Вечером опять под охраной Тутмоса в кабинет его святейшества явился Хирам. На этот раз он не жаловался на усталость, а пал ниц и начал плаксивым голосом проклинать дурака Дагона.

— Я узнал, что этот паршивец, — начал он, — осмелился напомнить вашему святейшеству о нашем договоре относительно канала до Красного моря… Чтоб он пропал… чтоб его изъела проказа… Пусть его дети пасут свиней, а внуки родятся евреями. Изволь только, повелитель, приказать, и, сколько ни есть богатств в Финикии, она все повергнет к твоим стопам, не требуя никаких договоров и расписок. Разве мы ассирийцы или… жрецы, — добавил он шепотом, — и нам недостаточно одного слова столь могущественного владыки?

— А если бы я, Хирам, действительно потребовал большой суммы? — спросил фараон.

— Какой?

— Например, тридцать тысяч талантов?

— Сейчас? Сразу?

— Нет — в продолжение года.

— Ты получишь ее, — ответил Хирам, не задумываясь.

Фараон был поражен его щедростью.

— Но я должен вам дать что-нибудь в залог…

— Только для формы, — ответил финикиянин. — Ваше святейшество даст нам в залог рудники, чтобы не вызвать подозрений у жрецов. Если б не это, Финикия предалась бы вам вся без залогов и расписок.

— А канал?.. Я должен сейчас же подписать договор? — спросил фараон.

— Вовсе нет. Ты заключишь с нами договор, когда пожелаешь.

Рамсес был вне себя от радости. Только теперь он ощутил прелесть царской власти — и то благодаря финикиянам.

— Хирам, — сказал он, уже не владея собой от волнения, — сегодня же я даю вам, финикиянам, разрешение строить канал, который соединит Средиземное море с Красным…

Старик припал к ногам фараона.

— Ты — величайший царь, какого когда-либо знал мир! — воскликнул он.

— Пока ты не должен говорить об этом никому, ибо враги моей славы не дремлют. А чтобы подтвердить это, я даю тебе вот этот мой царский перстень… — Он снял с пальца перстень, украшенный магическим камнем, на котором было выгравировано имя Гора, и надел его на палец финикиянина.

— Богатство всей Финикии к твоим услугам! — повторил глубоко взволнованный Хирам. — Ты совершишь подвиг, который будет славить имя твое, доколе не погаснет солнце.

Фараон обнял его седую голову и велел ему сесть.

— Итак, значит, мы — союзники, — проговорил после минутного молчания фараон, — и я надеюсь, что этот союз принесет благоденствие Египту и Финикии…

— Всему миру! — воскликнул Хирам.

— Скажи мне, однако, князь, откуда у тебя столько веры в меня?

— Я знаю твой благородный характер… Если бы ты, повелитель, не был фараоном, ты через несколько лет стал бы богатейшим финикийским купцом и главой нашего Совета…

— Допустим, — ответил Рамсес, — но ведь для того, чтобы сдержать данное вам обещание, я должен сперва раздавить жрецов. Это — борьба, а исход борьбы неизвестен.

Хирам улыбнулся.

— Государь, — сказал он, — если мы будем так низки, что покинем тебя, когда казна пуста, а враг поднял голову, ты проиграешь борьбу! Человек без средств легко теряет мужество, а от нищего царя отворачивается и его армия, и подданные, и вельможи… Поскольку же у тебя, государь, есть наше золото и наши агенты, да твоя армия с военачальниками, то со жрецами будет у тебя так же мало хлопот, как у слона со скорпионом. Ты ступишь на них ногой, и они будут раздавлены… Впрочем, это не мое дело. В саду ожидает верховный жрец Самонту, которому вы, ваше святейшество, велели прийти. Я удаляюсь. Теперь его час… Но достать тридцать тысяч талантов я постараюсь, пусть только ваше святейшество прикажет…

Хирам снова пал ниц и ушел, обещая прислать Самонту.

Вскоре верховный жрец явился. Как полагалось служителю Сета, он не брил бороды и густых всклокоченных волос. Лицо у него было строгое, а в глазах светился глубокий ум. Он поклонился без излишнего смирения и спокойно выдержал пронизывающий взгляд фараона.

— Садись, — сказал владыка.

Жрец сел на пол.

— Ты мне нравишься, — сказал Рамсес. — У тебя осанка и лицо гиксоса, а они — самые храбрые солдаты в моей армии.

И вдруг спросил:

— Это ты рассказал Хираму о договоре наших жрецов с ассирийцами?..

— Я, — ответил Самонту, не опуская глаз.

— Ты тоже участвовал в этой подлости?

— Нет, я подслушал этот договор… В храмах, как и во дворцах вашего святейшества, стены пронизаны каналами, через которые даже с вершин пилонов можно слышать, что говорится в подземельях.

— А из подземелий можно говорить с людьми, живущими в верхних покоях… — заметил фараон.

— Выдавая это за голос богов, — прибавил с серьезным видом жрец.

Фараон улыбнулся. Значит, предположение, что это не дух отца говорил с ним и с матерью, было правильно.

— Почему ты доверил финикиянам столь важную государственную тайну? — спросил Рамсес.

— Потому что я хотел предотвратить позорный договор, который повредит и нам, и финикиянам.

— Ты мог предупредить кого-нибудь из знатных египтян.