Фараон

Единство. Мечта Александра, мечта Птолемея Сотера, мечта Клеопатры и Цезаря, Клеопатры и Антония. Почитание всех богов мира и единство всех людей, их почитающих. Эта заветная мечта дошла к ней, передаваясь из поколения в поколение, и, несмотря на все перенесенные ею страдания, она поняла: мечта о единстве все-таки жива.

Она вспомнила о своей беседе с философами, которые учили, что все боги — и даже странный свирепый бог, которому поклоняются семитские племена, — суть одно Божество, и ей подумалось: может, эту концепцию придумали ее предки? Ее отец, хоть и был ревностным приверженцем Диониса, тяготел к подобной теологии. Ей вспомнилось, как отец взял ее, девятилетнюю девочку, в храм Сераписа и как жрецы продемонстрировали ей науку, скрывающуюся за внешними чудесами храма. Ей продемонстрировали, как магниты и проволочки ведут бога в объятия богини, какие сифоны используются, чтобы изобразить превращение воды в вино, и как огненные машины создают ослепительную вспышку на алтаре. Все эти представления описал в своих книгах Полибий, потрясенный тем, как жрецы используют магию, дабы внушать простым людям страх перед богами. Но Клеопатра полагала, что это не способ вызывания страха, а путь к умиротворению, возможность на чувственном уровне подтвердить, что вся магия богов, о которой люди знают и которую ощущают сердцем, — истинна.

«Неужели у богов недостаточно сил, чтобы творить чудеса самостоятельно?» — помнится, спросила тогда она у отца, насупленная и возмущенная. Авлет же ответил: «Люди называют это чудом; ученые называют это изобретением. Но изобретение и есть чудо, разве не так? Никогда не отнимай у людей веру в могущество богов и никогда не разуверяйся в нем сама».

Клеопатра, державшая Антония за руку, встретилась взглядом с каким-то ребенком, идущим в процессии. Его глаза были словно две чаши, до краев заполненные мудростью. Заглянув в них, она ощутила себя не царицей и не богиней, а всего лишь матерью, молящейся о безопасности и счастье для своих детей. И этот обыкновенный мальчик внушил ей благоговейный трепет; она не поняла его, но приняла.

АКЦИЙ, ПОБЕРЕЖЬЕ ГРЕЦИИ Двадцатый год царствования Клеопатры

Хотя Антоний запретил ей делать это, Клеопатра ходила среди умирающих, разговаривала с ними на их родных языках и заверяла, что проследит за тем, чтобы о них позаботились, а в самых тяжелых случаях обещала, что их матерям сообщат о дне их смерти и расскажут, как их похоронили. Антоний был в ярости. Она рискует своим здоровьем! Но она никогда не болела. Кроме того, ей казалось, будто римляне с восхищением смотрят, как она добровольно старается поддержать больных. Она была более мужественна, чем они; никто из римских воинов, вне зависимости от звания, не смел и близко подойти к больным.

Они были заперты в Амбракийском заливе уже почти четыре месяца. Смерть от дизентерии была медленной и нелепой, а в сочетании с горячкой, вызванной малярией, она оказывалась вдвойне ужасной. Это бедствие поразило их около двух месяцев назад — третье в серии внезапных и непредвиденных несчастий, повергших их в отчаяние.

Клеопатра закрывала рот и нос платком, чтобы защититься от зловония смерти. Госпитальный лагерь был переполнен, а блокада не позволяла призвать врачей или получить необходимые лечебные снадобья. И теперь Клеопатра осматривала больных, хотя бы для того, чтобы оценить степень понесенного армией урона. Они потеряли половину гребцов; те же, кому повезло выжить, были слишком слабы, чтобы грести. Им придется сжечь половину своих кораблей — или оставить их Октавиану и тем самым способствовать усилению его флота. А пока что они заперты в этом болоте.

— Как же случилось, что после всех наших расчетов, при всех наших преимуществах теперь мы, а не наш враг помышляем об отступлении? — спросила Клеопатра у Антония.

Она не хуже прочих знала, что произошло, но полагала, что если они будут снова и снова анализировать подробности, то отыщут какой-либо доселе не замеченный ими выход из ужасной ситуации.

— Я пытался втянуть его в войну на суше. Он же не тронулся с места.

За последние два месяца Антоний дважды пересекал залив: один раз — чтобы спровоцировать Октавиана на битву, а второй — чтобы отрезать его от источников воды. Обе затеи провалились. Октавиан со своими легионами сидел на возвышенности и не намеревался покидать лагерь.

— Некоторые шепчутся, что боги отвернулись от меня, — негромко произнес Антоний.

Голос его был насмешлив, но Клеопатре подумалось, что в глубине души он и сам в это верит.