Фантомы

– С тех самых пор, – говорила она Брайсу, – я непрерывно, изо всех сил работала – быть может, гораздо больше, чем надо было, – чтобы доказать матери, что я сожалею обо всем случившемся и, несмотря ни на что, все-таки достойна ее любви. Я работала даже по выходным, отказывалась от всех приглашений на вечеринки, за последние двенадцать лет считаные разы бывала в отпуске, и все это во имя самосовершенствования. Домой я приезжала гораздо реже, чем следовало. Но я не могла смотреть в глаза матери. Я постоянно видела в них укор, упрек в свой адрес. А сегодня вечером Лиза сказала мне нечто такое, что меня просто поразило.

– Что ваша мать никогда ни в чем вас не винила, – предположил Брайс, снова выказав те поразительные проницательность и чуткость, которые Дженни уже подметила в нем раньше.

– Да! – подтвердила Дженни. – Она действительно никогда ни в чем меня не обвиняла, ничего не держала против меня в душе.

– Скорее всего, она вами даже гордилась.

– Опять угадали! Она никогда не обвиняла меня в смерти отца. Это я сама себя во всем винила. Мне казалось, что в ее глазах стоит постоянный укор, а на самом деле я сама все время переживала чувство вины. – Дженни задумчиво покачала головой, горько усмехнулась. – Все это было бы смешно, если бы не было так грустно.

Во взгляде Брайса Хэммонда она увидела сочувствие и понимание, которых ей так не хватало все эти годы, что прошли со дня похорон ее отца.

– Мы с вами во многих отношениях очень похожи друг на друга, – сказал Брайс. – По-моему, мы оба страдаем комплексом мученичества.

– У меня его уже нет, – возразила Дженни. – Жизнь слишком коротка. Сегодня вечером я это поняла совершенно ясно. Отныне я намерена жить, жить полной жизнью – если, конечно, мы сумеем отсюда выкарабкаться.

– Выберемся, – проговорил Брайс.

– Хотела бы я разделять вашу уверенность.

– Знаете, – сказал Брайс, – если у нас появятся какие-то планы на будущее, если нам будет на что надеяться, значит мы выберемся. Я на что-нибудь могу надеяться, как вы думаете?

Дженни недоуменно на него посмотрела.

– Давайте условимся о свидании. – Он наклонился в ее сторону, и густые, песочного цвета волосы упали ему на глаза. – Сходим в ресторан Джирваджо, в Санта-Мире. Закажем минестроне,[10] его там чудесно готовят. Омара в чесночном масле. По бифштексу или хорошему куску телятины. Большое блюдо макарон на двоих. А еще там делают отличную вермишель с овощами и острым соусом. И возьмем хорошего вина.

– Неплохая идея, – улыбнулась Дженни.

– Да, забыл: и еще чесночный хлеб.

– Ой, я его так люблю!

– А на десерт забаглионе.[11]

– Нас придется выносить оттуда, – засмеялась она.

– Ничего, заранее закажем носильщиков.

Они поболтали еще немного, стараясь сбросить с себя напряжение минувшего дня, а потом отправились спать.

* * *

Пам!

В темной кладовке, той, где на столе лежало тело Стю Уоргла, вода снова начала капать из крана в металлическую раковину мойки.

Пам!

Что-то крадучись двигалось в темноте, кружа вокруг стола. Оно издавало странные чавкающие звуки, как будто кто-то, скользя, шлепал по густой грязи.

В кладовке слышались и другие звуки: их было много, все они были низкие и негромкие. Тяжелое дыхание уставшей собаки. Шипение рассерженной кошки. Тихий, легкий, серебристый смех – так смеются маленькие дети. Похныкивание женщины, как будто от ноющей боли. Чей-то стон. Вздох. Щебетание ласточки – оно прозвучало совсем отчетливо, но негромко, так, чтобы не привлечь внимания часовых, дежуривших в вестибюле. Предупреждающий стук гремучей змеи. Глухое и низкое жужжание шмелей. Более высокое и энергичное зловещее гудение ос. Рычание собаки.

Звуки прекратились так же внезапно, как возникли.

Снова установилась тишина.

Пам!

На протяжении примерно минуты абсолютную тишину нарушал только звук равномерно капающей воды.

Пам!

Потом в кромешной тьме кладовки послышалось шуршание ткани. Шуршало покрывало, которым был накрыт труп Уоргла. Оно соскользнуло с мертвого тела и упало на пол.

Снова как будто бы что-то заскользило по комнате.

Раздался резкий звук, напоминающий треск раскалываемого полена. Приглушенный, но, несомненно, сильный. Сухой хруст ломающейся от удара кости.

Снова тишина.

Пам!

Тишина.

Пам. Пам. Пам.

* * *

Лежа в ожидании, пока к нему придет сон, Тал Уитмен размышлял о страхе. Именно о страхе: можно сказать, что это чувство и борьба с ним выковали его характер и привычки, саму его личность, как выковывает кузнец самые сложные узоры из податливого раскаленного металла. Страх. Вся жизнь Тала была одной долгой отчаянной попыткой избавиться от этого чувства, опровергнуть само его существование. Он отказывался подчиняться страху, позволять ему унижать себя, руководствоваться страхом в своих словах и поступках. Он не желал даже в мыслях допускать возможность того, что его удалось бы запугать. Трудный жизненный опыт, приобретенный еще в самом раннем детстве, научил его: сто́ит хотя бы только признать страх – и ты неминуемо станешь жертвой его ненасытного аппетита.