Фантомный бес

В другой половине квартиры, в просторной гостиной, жила жена Горького, актриса Мария Андреева (про мужа почти забывшая, ибо целиком была поглощена новой должностью – она самим Лениным была назначена комиссаром всех театров города), в комнате рядом расположился ее молодой помощник, бывший присяжный поверенный Петр Петрович Крючков (кличка среди своих Пе-пе-крю). А еще в квартире жили удочеренная Горьким юная Маруся, получившая смешное прозвище Молекула (ее отец, нижегородский приятель Горького аптекарь Гейнце еще в 1905 году был убит черносотенцами), художник Иван Ракицкий по прозвищу Соловей (к которому Горький относился по-отцовски), график Андрей Романович Дидерихс и его жена, театральная художница Валентина Ходасевич. А еще некая Варвара Тихонова с маленькой дочкой, внешне удивительно похожей на Горького. Эта Варвара, тихая и добрая, пыталась порою исполнить роль домоправительницы, но не слишком ловко. Из Москвы частенько наезжали сын Максим, поэт Владислав Ходасевич, приходившийся Валентине дядей (он руководил московским отделением издательства), и прочие литераторы, а также всевозможные нижегородские друзья Горького. И все как-то размещались. Нашлось даже место для престарелого, больного великого князя Дмитрия Константиновича Романова и его жены. Им грозил подвал ЧК, и они нашли соломинку – в лице Горького. Он без раздумий их принял и выделил большую комнату с четырьмя окнами. Выйти на улицу они не могли, их арестовал бы первый патруль. И когда чекисты вдруг нагрянули с обыском, князь и его жена подумали, что это за ними. Но чекисты к представителям царской фамилии никакого интереса не проявили, зато комнату Марии Закревской перевернули вверх дном. Хозяйка комнаты отнеслась к этому спокойно, с презрительной ухмылкой. А вот Горький был взбешен, его возмущению не было границ. Он тут же помчался в Москву. Но Ленин принял его довольно холодно. На слова об обыске он только поморщился, пообещав разобраться, и посоветовал заниматься не столько политикой, сколько своим писательским делом.

– Своим писательским? – вдруг вскрикнул Горький. – А вы знаете, что арестован замечательный хирург Федоров? Арестовать гениального врача – это свинство!

– Это какой Федоров? – нахмурился Ленин. – Который царя лечил?

– Врач лечит не царей, а людей. Врач, вы понимаете? Вас ведь тоже кто-то лечит!

– Ну да, – сказал Ленин без всякого выражения.

– Я знаю, что вы привыкли оперировать массами и личность для вас – явление ничтожное. А вот для меня Мечников, Павлов, Федоров – гениальнейшие ученые мира, мозг его.

– Опять вы о мозге! – хмыкнул Ленин.

– Да, я о нем, – сказал Горький. – Без него ничего у нас не получится.

– Получится, батенька! – Ленин вдруг весело улыбнулся. – Все получится. Езжайте с богом.

Горький вернулся задумчивым, даже каким-то потухшим.

А еще через несколько дней Мура исчезла. Все с недоумением и даже с тревогой смотрели на пустой стул возле застывшего «Ундервуда», похожего на гигантского черного жука. Вопросительно посматривали на Горького, но он словно этих взоров не замечал. Вскоре, однако, пронесся слух: секретарь «Всемирной литературы» Закревская-Бенкендорф в Эстонии. И там она арестована.

Действительно, накопив немного денег (а Горький еще ей подкинул), она наконец-то решилась съездить к детям. Получить полноценный паспорт для поездки в другую страну было нереально, и она решилась на авантюру, поехала полутайно, вооружившись мандатом, который сама отпечатала. Дети и гувернантка жили в уцелевшей части сгоревшего особняка, которую наспех отремонтировали. Но там оказалось довольно уютно. Павлик, Таня и Мисси, увидев ее, были поражены, но уже через минуту у всех четверых хлынули слезы. Мура прижала к себе детей и долго не могла отпустить их. Все вместе они ревели целые сутки – и отревелись. Просушив глаза, Мура обнаружила, что дети подросли, что они крепкие и румяные.

– Боже мой! – сказала она. – Мисси, вы – сказочная героиня. Добрая волшебница.

Глаза гувернантки вновь наполнились слезами.

– Вы надолго к нам? – спросила она. – Вы останетесь?

– Нет, моя дорогая, – печально сказала Мура. – Остаться я никак не могу. И не в том даже дело, что у меня нет вида на жительство, а в том, что я не могу бросить свою работу. Я должна встать на ноги, я должна обрести некую свободу действий. И тогда можно будет думать о соединении семьи. Я понимаю, как вам трудно, но…

– Мне совсем не трудно, – поспешно сказала Мисси. – Дети мне бесконечно дороги, они для меня как родные.

– Я понимаю вас, – сказала Мура. – Я вам бесконечно благодарна. Будем надеяться на будущее. На скорое будущее.