Фантомный бес

– Вы славный человек, Лео. – Кун смотрел на него чуть ли не с нежностью. – Глядите в оба, чтобы тут не стало слишком черно. Я в вас верю. Вы рождены для больших свершений. Делайте свое дело и ждите нас. Мы вернемся. Вы еще увидите Красную Армию в прекрасном нашем Будапеште.

– Возможно, – повторил Силард.

Глава Ревсовета махнул рукой и сел в автомобиль. Хлопнул дверью. Двое с винтовками вскочили на подножки. Мотор заворчал, машина тронулась.

Наступают времена диктатора Хорти. В городском суде на братьев Силардов заведено дело – как на сочувствовавших коммунистам во времена беспорядка и террора. Лео понимает, что пора бежать. Он принимает решение продолжить учебу в Берлине. Но получить паспорт для выезда в Германию оказалось непросто. Он обошел несколько инстанций и везде получил отказ. И тут нашелся знакомый, который сообщил, что за небольшую сумму можно оформить почти «законный» и почти «чистый» паспорт. Лео подумал и согласился. Плевать ему на политических бюрократов, его стремление – учиться в хорошем университете. Ведь его назначение, его путь – чистая наука. Если, конечно, таковая бывает. Но в воображении ученого-романтика она бывает точно.

Еще в гимназические годы Лео прочитал почти все сочинения гениального своего соотечественника Людвига Больцмана, блестяще соединившего термодинамику с теорией вероятностей. Особенно Лео поразило суждение Больцмана о так называемой «тепловой смерти Вселенной». Всякая замкнутая система неизбежно стремится к окончательному тепловому равновесию, в котором застынет навсегда. Это железный вывод науки. Спорят с ним только невежды. А Вселенная? Это ведь классический случай абсолютно замкнутой системы, ибо никакой другой, вспомогательной вселенной рядом нет и быть не может. Не с кем обмениваться материей и энергией. Значит, Вселенная обречена? Наиболее передовые физики конца XIX века заговорили об этом с ужасом (нередко слегка утрированным): пусть через миллиарды лет, но родная наша Вселенная достигнет теплового равновесия и замрет навеки. Сколько ломалось на сей счет копий! Сколько было стенаний и воплей! Но вдруг Больцман (вероятно, самый авторитетный ученый в этой области) громко говорит: «Успокойтесь, господа! Поздно нервничать и бояться. Самое страшное уже случилось. Вселенная давно достигла равновесного состояния. Может быть, она и теплая, но она мертва». – «Как это? – закричали оппоненты. – Как это мертва, когда мы наблюдаем столько живого движения – звезды горят, новые вспыхивают, весь космос сияет!» – «Чепуха, – снисходительно усмехается Больцман. – Вся эта космическая суета – лишь мелкий тремор, лишь незначительные флуктуации давно застывшего мира. Вы забыли, что нашим миром управляет вероятность и что всякий абсолютный покой есть незначительные колебания относительно центра этого покоя. Мы с вами – свидетели этой мелкой дрожи, этого неизбежного отклонения. В любой системе, едва наступит состояние тепловой смерти, как тут же возникнут флуктуации, которые вызовут некоторое уменьшение энтропии. Кому-то они могут показаться ничтожными, но для нас все эти звезды и туманности, весь этот подвижный и, как нам кажется, прекрасный мир – не более чем флуктуация. Довольствуйтесь этим и не помышляйте о чем-то более великом». Какой тут поднялся крик! Как бедного Людвига, как великого Больцмана травили! И затравили, негодяи. Настолько, что шестидесятилетний бородач, влюбленный в жизнь, в Моцарта и Бетховена, покончил с собой. «А ведь Больцман абсолютно прав!» – восторженно сказал сам себе шестнадцатилетний Лео Силард.

Венгерский десант в Берлин

– Чем вы хотели бы заняться? – спросил студента Эйнштейн. – Какую выберете тему для курсовой работы?

– Флуктуации в термодинамике, – мгновенно ответил Лео.

– Ого! – сказал Эйнштейн.

Он давно присматривался к молодому человеку, который просто сверкал талантами. С самого начала этот студент не чувствовал себя робким провинциалом в столице современной физики. На первое время он выбрал своим научным руководителем не кого-нибудь, а знаменитого профессора, к этому времени уже нобелевского лауреата Макса фон Лауэ, который был при этом еще и личным другом Эйнштейна. Это ведь фон Лауэ еще в 1907 году, будучи молодым ассистентом Макса Планка, провел уникальные по тонкости оптические опыты, которые показали, что формула сложения скоростей, предложенная в теории Эйнштейна, хотя и кажется с позиции здравого смысла абсурдной, но на деле верна. Да, это уже не досужие вымыслы свихнувшегося математика, и эксперимент это очевидным образом продемонстрировал. Макс Планк был в восторге, Эйнштейн – на седьмом небе. А суховатый очкарик фон Лауэ лишь скромно улыбался.