Фантомный бес

В погожие летние дни скульптор частенько увозил свою «вакханку» за город. Он любил Абрамцево, усадьбу Саввы Мамонтова, маленькую речку Воря, которая прорыла на своем извилистом пути целое ущелье. А если позволяло время, они уезжали подальше, на Оку, бродили под Тарусой, заглядывали в окруженную соснами усадьбу Борок, в гости к художнику Поленову. Василий Дмитриевич был очарователен. Он охотно водил их по дому, показывая работы свои и своих друзей. Особенно поразил Маргариту рисунок углем на холсте немыслимого размера. Главные герои были почти в рост человека. Разъяренная толпа притащила на суд к молодому проповеднику девицу, уличенную в грехе. По негласному закону ее следовало забить камнями. «Кто из вас без греха, – казалось, прямо с холста звучал голос сидящего на невысокой каменной приступке человека, – тот пусть первый бросит в нее камень». Маргарита потрясенно смотрела на эту сцену. Ей казалось, что она в Иерусалиме. Вокруг люди, которые жили две тысячи лет назад. Стоят, сидят, некоторые на осликах. Все возбуждены. Солнце уже близится к закату, но еще играет вечерним теплом на белокаменной стене храма, на уходящих вверх ступенях. Он один неколебимо спокоен. И необыкновенно красив. Сомнений у нее не было – и она там, с ними, с Ним. Если она протянет руку, то коснется складки Его белого хитона.

– Знаете, с кого я писал Христа? – спросил Поленов.

– Нет, откуда же? – недоуменно ответила Маргарита.

Но и ее Сергей растерянно молчал.

– С моего ученика и друга Исаака Левитана, – с затаенной грустью улыбнулся Василий Дмитриевич. – Хорош?

– Не то слово, – пробормотал Коненков.

Маргарита была приятно удивлена. Волшебные пейзажи Левитана она любила, многие из них стояли в ее памяти. Но в следующий миг, когда она вновь взглянула на холст, на испуганно сжавшуюся девицу, которую крепко держали несколько мужских рук, Маргариту тронула другая мысль.

– Да, кто из нас без греха? – неслышно прошептала она.

Коненков любил гулять по ночам. Он обожал звездное небо. В августе оно доводило его до дрожи, почти до исступления.

– Нет ничего лучше звездного неба, – говорил скульптор. – В Москве оно тусклое, серое, разве чего увидишь! Нет, бежать из городов, бежать! Небо нужно созерцать за городом. Здесь оно живое, оно кипит, оно полно страсти. Оно полно тайны. Взгляни на него спокойно, глубоко, но не отринув изумления. И тогда придет вдохновение, почувствуешь Бога, Его дыхание, Его любовь. Знаешь ли, милая, в созвездиях спрятана вся история человечества. Только научись смотреть. Я поражаюсь древним звездочетам. Нынешние астрономы, да даже и астрологи, заметно потускнели. Считают, измеряют, а красоты неба не ухватывают.

Маргарита узнала вдруг, что Сергея, как и Поленова, занимает тема Христа. Нет, даже шире – тема Бога Отца, тема вращения планет и звездных систем, тема рождения мира, его неизреченной тайны. Он связывал все это с идеями гармонии и красоты, причем очень по-своему, с какими-то одному ему понятными символами и схемами. На многочисленных листах он рисовал круги, соединял их лучами, возникали загадочные чертежи. Почему-то никому он их не показывал, да и саму тему эту ни с кем не обсуждал. Даже с любимой Маргаритой редко, скупо, отрывками. А в Москве, в мастерской, когда никого не было, он уединялся и часами читал Библию, задумчиво водил пальцем по ее страницам, а потом что-то помечал на своих рисунках. Маргарита знала, что в эти минуты и часы беспокоить его не следует.

Вихрастый юноша из Блумсбери и русский мудрец

«Ночной летун, во мгле ненастной Земле несущий динамит», – писал Александр Блок в стихотворении 1911 года, когда фанерные стрекозы еще с трудом отрывались он земли. Андрей Белый не успел эти строки прочесть, однако пишет другу-поэту, с которым давно и навсегда помирился: «…Сквозь весь шум городской и деревенскую задумчивость, все слышней и слышней движение грядущих рас. Будет, будет день, и народы, бросив занятия, бросятся друг друга уничтожать. Все личное, все житейски пустое как-то умолкает в моей душе перед этой картиной; и я, прислушиваясь к шуму времени, глух решительно ко всему». Но при этом образ волшебной земли Серафима Саровского время от времени всплывает в его памяти. «Уехать в Дивеево, – вновь пишет он другу-поэту о своих сокровенных желаниях, – построить себе избу, перевезти книги и тихо жить…» Тихо жить! – эта мечта никак не могла быть созвучной ритмам ХХ столетия. «Век-волкодав» почти без промаха кидался на всех, а на своих гениальных детей в особенности.