Фантом

«Вы улетаете через две недели, как только Арт сможет покинуть госпиталь. Билеты отправлю позже».

И больше от Ника не было ни слова.

Рейвен позвонила лишь однажды. От нее мы узнали, что Хейза арестовали. Когда я попыталась заговорить о случившемся, она ответила:

– Это часть жизни закончилась. Больше не хочу говорить об этом. Никогда.

Несколько минут мы просто молчали. Наверное, это был самый странный телефонный разговор из всех. А потом я тихо произнесла:

– Спасибо, что помогла, – и услышала на том конце провода знакомую усмешку.

– Ты бы справилась и без меня, Принцесса. Береги себя.

– Я буду скучать…

В соседней комнате Шон хлопнул дверью. Я обернулась, но его и след простыл.

– И он тоже… – добавила я.

Рейвен затихла, а потом произнесла: – Верни ему жетон, пожалуйста. Я оставила в боковом кармане твоей куртки.

А потом положила трубку.

С тех пор прошел еще день. Мы с Шоном остались в доме вдвоем, но не разговаривали с самого отъезда Арта. Кроме опустевших комнат, нас разделяли тяжесть ожидания и общая боль, делиться которой один с другим не собирался.

Решившись наконец отдать жетон, я нахожу Шона на кухне. Он сидит на табуретке, опустив локти на стол и смотрит в окно. Перед ним распечатанные билеты на самолет. Значит, Ник прислал, как и обещал.

– Ты обедал? – спрашиваю я, пытаясь привлечь внимание. Надо признать, после отъезда Артура с разнообразием еды в нашем доме стало совсем туго. Не то, чтобы Шон жаловался. Он вообще никогда ни на что не жалуется. Но даже мой желудок уже начал протестовать.

Рид молчит.

– А хочешь?

И даже сейчас, точно зная, что холодильник пуст, Шон безразлично качает головой.

– Чай?

На этот раз я удостаиваюсь лишь кратким «нет». Но все равно набираю воду и включаю чайник. Шон молча достает коробку печенья, сахарницу и ставит на стол.

– Они оба пьют без сахара, – вдруг говорю я. – Такой же горький и черный, как и их жизнь.

Шон хмыкает.

– Что, слишком много пафоса?

Он пожимает плечами.

Вывести Рида на личный разговор все равно, что заставить Артура неделю молчать – невыполнимо! И вдруг в наступившей тишине я чувствую укол вины, что за прошедшие дни ни разу не подумала о том, как он справляется. Но самое забавное, что Шон сам ни разу не заходил, перекинуться хоть парой слов.

Мгновение, и вдруг такой простой ответ разрастается внутри теплом. Ширится, дотягиваясь до кончиков пальцев, и понимание становится таким логичным и закономерным.

– Знаешь, почему у нас ничего не вышло? – спрашиваю я, не сдержав улыбку.

Весь вид Шона как будто возопиет в ответ, все ли со мной в порядке. Я закрываю глаза в попытке отыскать слова, которые смогут внятно объяснить, что я чувствую сейчас, потому что простые вещи всегда так сложны для понимания.

– Мы с Ником… – продолжаю я, впервые осознавая, как много мелочей: сотни, тысячи, таких важных и жизненно необходимых, не замечала прежде. – …Мы постоянно ссорились, даже когда были вместе в той, прошлой жизни, потому что... мы два чокнутых упрямца.

Сказанное «мы» все еще вибрирует в воздухе, окутывая болезненно-мягким теплом. Я вспоминаю утренние обмены колкостями, забавные на самом деле; как Ник ворчал по вечерам и называл меня избалованной несносной девчонкой; ругался за то, что снова вынужден таскаться со мной, но при этом ежеминутно укутывал взглядом, словно проверяя, что все в порядке.

По телу ползут мурашки.

Какой же я была глупой.

– Сейчас я понимаю, каждый раз, несмотря на разногласия, мы шли друг другу на встречу. И чаще всего Ник, своенравный, вечно отстаивающий собственное мнение до сорванной глотки и убеждающий всех, что никто ему не нужен, шел мириться первым. Те сцены, возможно сложно назвать нормальным, человеческим примирением, но он никогда не оставлял меня. Каждый раз будто повторяя: «Да, я злюсь. Но я рядом».

Рид поднимает взгляд – закрытый, кажущийся безэмоциональным, но уже не равнодушным. Хотя, возможно, он таким никогда и не был.

– Разве ты не видишь, что Рейвен такая же? Вот только в отличие от меня, она была одна, Шон.

– Но ей, – вдруг включается в разговор Рид, – не нужно…

– Порой думаешь, что знаешь человека, можешь на детали его разложить, но, поверь, часто мы видим не его самого. А его гордость, принципы, детские обиды. Чтобы добраться до сути приходится срывать эти маски одну за одной. И это больно. А у Рей их столько, что до конца жизни работы хватит.

Устало сжимая переносицу, Шон выдыхает.

– Иногда мне кажется, что ее голова – самый сложный механизм из всех что когда-либо видел. Единственный, который никогда не смогу разгадать. Этого и боюсь. Может, поэтому он так притягивает? Потому что нужно бороться, чтобы заполучить его?

Я хмыкаю.

– Тебе придется. Причем возможно всю оставшуюся жизнь.

И мне кажется, уголки его губ растягиваются во что-то смутно напоминающее улыбку.