— Знаете вы или не знаете — это не имеет никакого значения. Он считает, что знаете, и хочет получить вас и ваш прибор больше всего на свете, уж, конечно, больше, чем хотел меня или ребенка. И я увожу вас от него, Альберт. Своими собственными руками я увожу вас из Грота и сделаю все, чтобы вы покинули страну. Я хочу увидеть, как он кусает локти.
Моррисон с изумлением взглянул на нее. Он и не подозревал, что Калныня способна на такую злую радость.
Баранова выслушала сбивчивый рассказ и почувствовала, как ей передается его убежденность. Это уже случалось и раньше — когда он смог убедить ее, что можно изучить мозг умирающего Шапирова и что американский нейрофизик — ключ к нему.
На этот раз она попыталась сопротивляться. Наконец, она сказала:
— Это звучит невероятно.
Конев спросил:
— Какая разница, как это звучит, если это правда?
-- А это правда?
— Я уверен.
— По моему мнению, нам не хватает Дежнева. Он бы напомнил тебе высказывание своего отца, что убежденность — это не гарантия правды.
— Не гарантирует ее и обратное. Если ты согласишься со мной, ты поймешь, что его нельзя отпускать. Ни в коем случае сейчас и, возможно, никогда.
Баранова решительно покачала головой:
— Слишком поздно. Ничего нельзя поделать. Штаты хотят получить его обратно, и наше правительство согласилось на это. Отступить сейчас от своего слова — значит, ввергнуть мир в кризис.
— Принимая во внимание, что поставлено на карту, мы должны рискнуть. Будет много шума месяц-другой, но мы получим то, что нам нужно, потом, если будет так уж нужно, можно будет его отпустить... Или устроить несчастный случай...
Баранова вскочила на ноги:
— Нет! То, что ты предлагаешь,— немыслимо. Это же двадцать первый век!
— Наталья, какой бы век ни был, перед нами стоит один и тот же вопрос — им или нам будет принадлежать Вселенная.
— Ты же знаешь, что не сможешь убедить Москву. Правительство получило, что хотело, — благополучное путешествие в человеческое тело. Большего сейчас ничего не нужно. Они никогда не поймут, что мы хотели узнать. Мы не объясняли им это.
— И это было ошибкой.
— Юрий, ты знаешь, сколько времени пришлось убеждать их в необходимости заполучить Моррисона любым способом? Они не хотели рисковать тогда, а уж теперь и подавно.
— Правительство состоит не из одного человека. Есть много высокопоставленных чиновников, убежденных, что мы слишком легко уступаем первенство Америке. Есть люди, к которым я могу обратиться...
— Это я знаю. Ты играешь в опасную игру, Юрий. Более опытные люди, чем ты, запутывались в подобных интригах и плохо заканчивали.
— У меня есть шанс, и я должен воспользоваться им. В этом вопросе я смогу управиться с правительством. Но мы должны вернуть Альберта Моррисона. Без него все пропало. Когда он должен улететь?
— Поздно ночью. Мы с Софьей решили, что не нужно привлекать к себе внимание тех, кто против сотрудничества с Америкой, и ночь лучше, чем день.
Его глаза, казалось, были готовы вылезти из орбит.
— С Софьей? А она тут при чем?
— Она отвечает за его возвращение. Она сама так захотела.
— Она сама захотела?
— Да, мне показалось, что она захотела побыть с ним еще немного. — В ее голосе появилась злость:
Может, ты и не заметил, но ей понравился этот американец.
Конев с презрением хмыкнул:
— Ни капельки. Уж я-то ее знаю. Она увозит его от меня. Сидя рядом с ним в корабле, видя каждое его движение, она догадалась о том, насколько он важен. Она хочет лишить меня его и не станет ждать ночи.
Он вскочил на ноги и выбежал из комнаты.
— Юрий! — крикнула ему вдогонку Баранова, — Юрий, что ты собираешься делать?
— Остановить ее, — бросил он через плечо.
Она задумчиво смотрела ему вслед. Она могла бы остановить его. У нее была власть. У нее были средства. И тем не менее...
Что, если он прав? Что, если на карту поставлено не больше и не меньше, чем господство над Вселенной? Если она остановит его, все, абсолютно все, может оказаться в руках американцев. Если она позволит ему действовать, может разразиться невиданный скандал. Ей нужно сейчас же принять решение. Она начала обдумать все сначала.
Если она остановит его, ей нужно что-то сделать. Если потом окажется, что он был прав, ее обвинят в том, что они потерпели поражение. Если же он не прав, то никто и не вспомнит о том, что она остановила его. Нет ничего страшного в ошибке, которая не сделана.