Фанфан

На следующий день я занял свой пост под кроватью Фанфан в семнадцать часов. Она пришла около двадцати, разделась и сразу же легла. Я наслаждался вновь обретенной тайной близостью и внимательно разглядывал сброшенные на пол соблазнительные вещички. Одно меня огорчило: она надела длинную ночную рубашку.

Через несколько минут она заговорила вслух, не снимая трубку телефона. Я изумленно стал слушать.

– Вчера вечером, – начала Фанфан, – я заметила в своей комнате нечто странное, будто я не одна. Но не обратила на это внимания. А часа в четыре утра меня разбудил храп. Значит, здесь и в самом деле кто-то был.

Она выдержала паузу. Я был сражен тем, что она меня обнаружила. План мой рухнул. Фанфан теперь знает, насколько беспредельна моя страсть. Я не смогу долее упиваться сладостной двусмысленностью взглядов, которыми мы обменивались.

– Но чудесно то, – продолжала Фанфан, – что ты в конце концов пришел, чтобы лечь близко от меня.

Тут я решил играть ва-банк.

Вылез из-под кровати, молча посмотрел на Фанфан и уселся в кресло. Теперь, когда все было сказано, она показалась мне менее желанной; вернее сказать, мне не нравился тот, кем я должен был стать при таком исходе.

– Ты помнишь о глупом сне, о котором ты рассказала мне в Кер-Эмма? – начал я. – Некий молодой человек волочился за тобой, не признаваясь в своих чувствах, и это порождало в нем пылкую страсть.

– Я просила тебя поухаживать за мной две недели, а не год.

– Идем.

Я встал и открыл дверь. – Куда?

– В соседнюю комнату на этой же площадке. Фанфан, нахмурив брови, пошла за мной. Мы вошли в мою комнату. Она остолбенела, разинув рот, перед зеркальным стеклом. Потом испуганно огляделась.

– Я живу здесь несколько недель. Мне хотелось делить с тобой жизнь, но так, чтобы повседневность не губила наши чувства друг к другу. Теперь ты понимаешь, как я тебя боготворю?

По глазам ее я понял, что теперь она сообразила, каким образом я вовремя подоспел, когда Жак хотел ее изнасиловать. Затем она опрокинула меня на кровать и пробормотала:

– Теперь с этим покончено…

– Нет, Фанфан, – сказал я, не двигаясь. – Я показал тебе свою комнату только затем, чтобы ты убедилась, как я тебя люблю и что мешает мне стать твоим мужем или любовником. Не будь ты женщиной моей жизни, я давно бы уже спал с тобой.

– Да ну тебя, Александр…

– Нет, Фанфан, я решил, что наше влечение друг к другу останется долгой прелюдией, которая приведет нас к идеальной любви. Я должен пережить первую в мире неизменную, вечную любовь, а к ней нет иного пути, кроме воздержания.

– А я? – беспомощно спросила она.

– Ты тоже наслаждаешься нашим ожиданием. – Ты сумасшедший…

– Если не сходить с ума от любви, тогда от чего же еще? И ты любила бы меня, если бы я был иным?

Чтобы прекратить прения, Фанфан попыталась поцеловать меня в губы. Я отвернул голову. Оскорбившись, она встала и вышла, не сказав ни слова.

В ее комнате снова зажегся свет. Она подошла к зеркальному стеклу и медленно сняла ночную рубашку. Потом погладила свои груди. Оттого что она знала о моем смятении, я волновался еще больше. Подошел к стеклу; она тоже придвинулась ближе, словно догадалась о моих намерениях. Я снял рубашку. Наши тела встретились. Я сбросил с себя все остальное. Теперь мы стояли нагие друг против друга. Меня так и подмывало разбить стекло, но я подумал, что без этой холодной преграды не бывать нашей страсти вечной. Мало-помалу наши отчаянные желания довели нас обоих до высшего экстаза, но каждого в одиночку. Фанфан расплакалась. Господи, как она была хороша!

Теперь воздержание станет для меня еще горшей мукой.

III

Утром меня разбудил звонок у двери. Я накинул халат и открыл.

– Ну как? – спросил отец, даже не поздоровавшись.

– Что?

– Фанфан! – воскликнул он, закрывая за собой дверь. Я не знал, что ему ответить. Я ощущал раздвоение моей личности. Мне казалось, что, рассказав мою историю этому писателю, я продам ему кусок своей личной жизни, но в то же время я был счастлив, что мои приключения его волновали, что он наконец стал смотреть на меня глазами отца, который гордится своим сыном. Я приготовил кофе. Он засыпал меня вопросами. Его интерес к моей любовной жизни определялся тем, что он называл «отсутствие воображения». Он занимался лишь тем, что переделывал реальность. Создать рассказ из ничего – это было не по нему. Он мог создать лишь искаженный репортаж. Я догадывался, что его сценарий застрял.

Несмотря на заключенное между нами соглашение, я был не в состоянии рассказать о том, что еще оставалось моей идиллией. Так что я пообещал ему побыстрей отредактировать мои записи. Ему это не понравилось. Его интересовали свежие факты, но он был вынужден согласиться на мое предложение.

– А как поживаешь ты? – спросил я, чтобы сменить пластинку.

– Не знаю, хорошо или плохо. Я попал в немыслимую историю.