Фанфан

Наутро Фанфан была очаровательна со мной и еще очаровательней с Жаком. Я ненавидел ее обходительность, и мне было тошно видеть, как они обмениваются сообщническими взглядами. Мы пошли погулять по прибрежным скалам. Жак и Фанфан шли, взявшись за руки или держа друг друга за талию, на меня не обращали никакого внимания. Жак самыми общими словами заговорил о детях, Фанфан взволнованно откликнулась, что хочет иметь четверых. Я тогда поиронизировал насчет женщин, которые мечтают плодить потомство, как крольчихи, насчет самок-производительниц, замыкающихся в материнстве. Злоба подсказывала мне каждое слово. Если бы мне суждено было стать отцом ее отпрысков, я бы пожелал ей все десять!

У подножия маяка мсье Ти, на вершине скалы, Фанфан напустила на себя равнодушный вид и обратилась к Жаку:

– Скажи ему…

– Нет, скажи сама.

– Ну ладно… Мы с Жаком через полгода поженимся и хотели бы, чтобы ты был одним из свидетелей. Согласен?

Перед нами был обрыв. Внизу, метрах в ста, – острые скалы. На какой-то миг мне захотелось столкнуть их с обрыва. Я даже шагнул к ним, но потом отступил. Мою голову пронзила такая мысль: если Жак станет ее мужем, место любовника останется вакантным; разве муж не спасает любовника от повседневности, которая ему так противна? Во всяком случае, их брак оставит мне шанс обладать Фанфан.

– Да, – с улыбкой ответил я.

Немного погодя, по дороге обратно в гостиницу, эта мысль вызвала у меня полное отвращение. Я понял, что подобные расчеты приведут меня в трясину вроде той, что всех засасывает в Вердело; и в то же время мне открылись правила игры, которую ведут мои родители. Подумалось, что они вечно пытались быть любовницей и любовником кого-то еще, кого на самом деле не любили. Моя мать слишком любила моего отца, чтобы относиться к нему как к мужу, и не хотела, чтобы он ее воспринимал как супругу. Настоящими мужьями моей матери были ее любовники, а вот у отца вообще не было жены, даже среди любовниц.

Я решительно отбросил те рассуждения, которые вызывали у меня панику в отрочестве, и теперь не знал, какова же моя роль в отношении Фанфан.

В ночь с субботы на воскресенье я снова был вынужден слушать слишком шумные проявления страсти. Забившись под одеяло, я скрежетал зубами, пока Фанфан не затихала. Жак не был замухрышкой.

За эти часы я познал такое отчаяние, при котором мысль о самоубийстве не представляется нелепой. Наконец, около полуночи, я постучал кулаком в переборку. Шум прекратился. Мне хотелось верить, что стук смутил Жака и у него пропал весь пыл.

Назавтра мы вернулись в Париж. Я пообедал один в кафе, расположенном в первом этаже «нашего» дома, впадая в отчаяние оттого, что установил зеркальное стекло в переборке и теперь должен каждый вечер наблюдать, как они принадлежат друг другу. Я не осмеливался пойти спать, потому что боялся застать их любовные забавы в самом разгаре. Я видел, как Жак вошел в дом. В полночь хозяин кафе заявил мне, что заведение закрывается.

Я медленно поднялся по лестнице, открыл свою дверь, растянулся на кровати, запретив себе заглядывать в зеркальное стекло, и уткнулся носом в подушку.

Но внимание мое привлек любопытный разговор. Слова долетали до меня через отверстие в вентиляции, которое я забыл закрыть заглушкой. Жак бормотал что-то пьяным голосом.

– Нет! – крикнула Фанфан. – Давай сматывайся!

– Черта с два! – заорал он. – Две ночи ты притворяешься, будто спишь со мной, возбуждаешь меня своими стонами, а я не имею права и прикоснуться к тебе!

– Жак, ты слишком много выпил. Оставь меня в покое. Я попросила тебя оказать мне услугу, только и всего.

– Значит, мы уже не женимся? – грубо захохотал он.

– Ты очень хорошо сыграл свою роль. Я тебе очень благодарна, так как получила то, чего хотела. Александр ревнует и вот-вот сломается. А теперь кончай эту комедию.

Ощутив неземное блаженство, я поднял голову и стал смотреть на сцену, разыгрывавшуюся в соседней комнате. Лицо Жака было перекошено ужасной гримасой, глаза вылезали из орбит. Это был уже не тот сердечный и предупредительный молодой человек, которого он по просьбе Фанфан играл в конце недели, теперь он вопил, что два вечера он не мог ни «почмокаться», ни «клюкнуть» и с него хватит. Меня поразила его пошлость: персонаж, придуманный Фанфан, любитель птиц и тонкого белья, не имел ничего общего с распущенным актером, пьяницей, который держался как мужлан. Значит, идеальный соперник оказался миражем. Но ведь Фанфан сумела разглядеть очарование, таившееся в этом примитивном парне. И я подумал тогда, что моя Фанфан – исключительно одаренный режиссер, раз уж она сумела создать такой правдоподобный фарс, заставила этого типа войти в образ. Если бы не моя хитрость с отдушиной в вентиляции, я так и остался бы одураченным. Фанфан открыла свою дверь.

– Ну, топай! – властно повторила она. Жак лягнул дверь и снова захлопнул ее.

– Паскуда! Ты меня наярила, и я тебя покрою.

Он схватил Фанфан и попробовал повалить ее на кровать, она коленом ударила его в низ живота. Он закатил ей яростную пощечину – она его укусила; они скатились на ковер.