Фальшивка

Она встала и лениво побрела к дому. В походке сквозило равнодушие, ну да, теперь она тебя презирает, уже забыла о тебе – вот что ощущалось в ее походке, когда она в легком светло-желтом платье не спеша уходила прочь. Она поднялась по ступенькам, скрылась в доме, и он буквально заставил себя «принять решение»и пойти за ней. Все еще казалось – чепуха, небольшая размолвка, ну, может, фальшивая нота прозвучала, а больше-то ничего.

Наливая пиво, она наконец заговорила:

– Какая красивая у тебя кожа, а руки твои я могла бы разглядывать часами, такие они родные. А вот лицо – нет, тут что-то совсем другое, к твоему лицу слишком много пристало, слишком много вероломства и каких-то оговорок, каких-то «но». И потом, ты, по-моему, очень следишь за выражением своего лица.

Итак, это случилось – Ариана застала тебя врасплох. Как раз в тот момент, когда ты, чуть не лопаясь от самодовольства, упивался мыслью о безнадежности, наслаждался сознанием собственного фатализма. Но если ты и правда любишь, мало просто повалиться на землю, мало быть сломленным и смиренно отдать себя другому, в полную его власть; если и правда любишь, то не можешь быть замкнувшимся в себе, подличать, холодно рассчитывать… Грета. Ты ведь и от нее замкнулся, это началось много лет назад, и ты подличал с ней, ты был с ней холодно-расчетливым и безжалостным. И ты не вправе ни понять, ни простить себя за это. Ты всячески старался показать, что в конце концов Грета всегда может на тебя положиться. В конце концов. На пути к нему, к концу концов,которого они всеми силами не хотят достичь (это история их любви, любви, которой они всеми силами не хотят, история любви, отложенной на потом), ты отводил Грете лишь роль спутницы, – пусть она будет рядом, пусть испытывает привязанность, но не слишком сильную, а как бы само собой разумеющуюся. Грета и стала чем-то само собой разумеющимся, но начала ускользать и все чаще уезжала из дому. И все чаще о чем-то умалчивала. Со временем у нее появились любовники, с которыми она тайком говорила по телефону. Боль была нестерпимой, но ты ее вытерпел. И с ревностью в общем-то справился. Тоже стал избегать Греты, немножко страдая, немножко чувствуя свою правоту. Ревниво косился на ее куртки и пальто в прихожей на вешалке, когда она уезжала.

В эти мысли внезапно ворвалась тишина. Пивная бутылка на столе пуста. Арианы нигде нет. Поискав, нашел ее – в спальне, на кровати, со стаканом пива в руке. Она лежала совсем тихо, не слышно было даже дыхания, волосы упали на лицо, и видно – впервые – ухо. В нерешительности остановился, не подходя близко. Что она думает о тебе? Ситуация, казалось, была такой, для которой не существует каких-то правил. Напало оцепенение, словно неведомые колдовские чары, взгляд Арианы из-под прикрывающих лицо волос, казалось, устремлен прямо на тебя.

– Разве тебе не понятно, – сказала она, – я чувствую себя будто немая или будто я, как говорится, милая крошка, да и та – твое создание. И должна быть довольна, чтобы и ты был доволен. Мне кажется, ты не ждешь от меня ничего, кроме банальной покорности. А если однажды расщедришься на большее, то я для таких щедрот окажусь слишком мелкой.

Он хотел ответить, но в последнюю минуту удержался; и хорошо, что промолчал, не то начал бы беспомощно лепетать, да, пожалуй, так и лепетал бы с этих пор всегда.

– Что еще я могу сказать? Только то, что мне не нравится, как ты ко мне относишься.

– Значит, мне уйти?

– Ну что за ответ!

Слишком мало опыта, да не в опыте дело, – видимо, не дано ему находить взаимопонимание с женщинами, которые хотели быть для него чем-то большим, чем только неким контрастным дополнением. А теперь приходится признать, что Ариане он стал в тягость. Дожидаться, пока она сама об этом скажет, не хотелось, и с довольно обиженной миной он поспешил объявить, что теперь ему остается одно – уйти. Ариана улыбнулась и обняла его за шею. И с пустым, бессмысленным выражением в глазах, потянула его к себе, раздвинув ноги. Плоть на внутренней стороне бедер казалась вялой и податливой, словно бы растекающейся, это почему-то подействовало возбуждающе, и он – вместо первого слова вырвался хрип – спросил, можно ли к ней лечь. Она кивнула и, снимая юбку, отвернулась к стене, пряча лицо.

Оттолкнула? Нет, может быть, и нет. Но глаза не закрыла: значит, все-таки отталкивает, не подпускает – вот оно что… И на все его отчаянные усилия она не отвечала, в ней была лишь глубина пустоты, и только когда он, тяжело дыша, униженный, сдался и стиснув зубы от ожесточенной, окостенелой обиды, отодвинулся, она принялась его гладить и снова привлекла к себе, медленно. Все – медленно, медленно, так ей хотелось. Взяв в ладони, она поцеловала его разгоряченное, по-детски обиженное лицо и прошептала:

– Ах, до чего же хитрая она, твоя кожа!