Факультет чудаков

Монферан говорил пронзительным голосом и, вне себя, выронил зажатый меж пальцев хрустальный бокал на пол. Быть может, он даже бросил его нарочно. Бокал разлетелся пронзительно, как его голос, и тотчас два перепуганных лакея вбежали в комнату.

Бетанкур махнул рукой на лакеев и, странно взглянув на горячего собеседника, не то как на бесноватого, не то как на гения, поднялся и вышел вслед за лакеями.

Монферан сидел, вытянув шею и втянув полные щеки до впечатления худобы. Он не дышал. Он прислушивался к шагам Бетанкура, затихшим в далеком кабинете.

Через четыре минуты Бетанкур вернулся в столовую, неся перед собой сверток бумаги.

— Вы победили меня! — сказал он торжественно и в то же время с какой-то стареющей жалкой улыбкой. Он подошел к Монферану вплотную и развернул перед ним на ручке кресла тугой, скрипучий сверток. — Вот машина, проект гигантского кабестана для поднятия особенных тяжестей. Это лучшее мое изобретение. С помощью машины мы построим ваш собор.

Генерал Бетанкур перегнулся к Монферану, как десять минут назад Монферан склонялся к нему, и сказал почти жалобно:

— Русское правительство развратило меня властью, мне данной. Любимое занятие механикой я принес в жертву служебному честолюбию. Вы, мой друг, возвращаете меня в природное мое лоно. Благодарю вас от всего сердца!

Монферан молча встал навстречу Бетанкуру, и они облобызались. Затем они сели в кресла, с умилением смотря друг на друга.

— Мой друг, — сказал Бетанкур, — проводите меня до гамака, я чувствую, что после перенесенного волнения мне требуется отдых на свежем воздухе. Да и вам не мешает прилечь, мой друг. Не стесняйтесь.

Они вышли в сад и согласно легли в гамаки, висевшие рядом. Пели птички в кустах, солнце склонялось к западу. Через минуту Бетанкур уже спал крепким сном, улыбаясь еще более счастливо, нежели в день победы по вопросу о тротуарах.

Монферан полежал немного, подумал, присматривая за Бетанкуром, затем сошел на землю и проворно побежал по направлению к террасе. Чинно войдя в столовую, он взял со стола оставленный Бетанкуром чертеж и, убедившись, что в комнате никого нет, молниеносно набросал в своей записной книжке эскиз машины и списал основные цифры ее расчетов. Он делал это из чистого любопытства, на случай, если вдруг Бетанкур заупрямится после и снова сокроет свиток.

Чинно сойдя в сад, Монферан прошел к гамакам и стал почтительно, по-сыновнему, дожидаться пробуждения генерала.

Ему пришло в голову, что он, в сущности, сейчас потешался над Бетанкуром, как библейский Хам потешался над пьяным своим отцом Ноем… Отогнав чересчур резвые мысли, Монферан сказал про себя:

«Я перехитрил, я очаровал старика. Теперь он до самой смерти не причинит мне ни малейшего зла. Добром же, надеюсь, воздаст и послесмерти. Я разумею под этим добром его пресловутый кабестан».

Генерал Бетанкур умер в 1824 году, заседая до самой смерти в бесчисленных комитетах и комиссиях. Творческий порыв, потрясший его под влиянием беседы с Монфераном, больше не повторялся. К Монферану, впрочем, он относился и после с чрезвычайною благоприязнью.

Замечательные кабестаны были использованы Монфераном на постройке, где оказали великую помощь строителям. Монферан почему-то не решился выдать их за свое изобретение, но и бетанкуровскими они не прослыли.

ПЯТАЯ ГЛАВА

Базиль выехал из Петербурга.

Нанятый попутный ямщик оказался необычайно словоохотлив и не давал Базилю сосредоточиться, поминутно вступая в разговор. Базиль был вынужден наконец сделать ему шутливое замечание:

— Что ты стрекочешь, как нанятый!

Молодой ямщик загоготал во всю мочь, задрав круглое лицо к солнцу.

— Так я ж нанятый и есть. Ты ж за трешницу меня нанял, барин. До самой деревни, как есть…

— Ладно. Только барином меня не зови, я не барин.

— А кто ж ты? Одет по-господскому.

— Одет-то одет, а такой же, как ты.

— Сравнил! Я вот отвез своего молодого барина, офицера, в Питер, обратно еду. Наше дело маленькое. А ты сам по себе. Захотел — меня нанял, поехал. А мне после попадет от старой барыни, как узнает, что чужого повез.

— Не узнает… Так не веришь, что я такой, как ты? И барин у меня есть.

— Ну-у! Так ты что, лакей евонный?

— Нет, я просто… Учиться он меня послан в чужие края.

— Ого! Ишь ты!

Затем парень начал грубить, очевидно, не поверив Базилю. Чтобы прекратить глупейший, как казалось ему, разговор, Базиль объявил, что желает заснуть, и для виду закрыл глаза. Парень послушался, замолчал и, кажется, сам задремал.

Базиль мог теперь размышлять на свободе. Мысли его не были тревожными. Последние слова Шихина — о знакомстве с Павлом Сергеевичем — открыли Базилю глаза. Особенности поведения и всезнайство Шихина разъяснялись. Павел Сергеевич наверно предчувствовал, что Базиль заинтересуется и увлечется постройкой Исаакиевского собора, но почему-либо не хочет, чтобы Базиль оставался служить там, и потому просил Шихина сделать то-то и то-то. Отсюда можно заключить, что он вскорости снова отправит Базиля в Париж доучиваться.