Факап. От публикатора. Пост-эпилог

С основным текстом всё обстоит ещё сложнее. Мы так и не смогли обнаружить сколько-нибудь релевантные тексты Якова Вандерхузе, которые позволили бы однозначно атрибутировать книгу. Нет уверенности, что она не подвергалась компьютерной обработке. Ошибки, опечатки и стилистические погрешности могли быть внесены сознательно. В общем, как выражалась Майя в таких случаях, "дело ясное, что дело тёмное".

К сожалению, мы не могли обратиться с вопросами к Лене. Через семь минут после пересылки файла она сделала себе смертельную инъекцию в шею. Майя по этому поводу сказала, что след от инъекции испортит внешний вид на похоронах. Она ошиблась. Лена оставила завещание, в котором запретила какие-либо манипуляции со своим телом, кроме одной-единственной - уничтожения. Она потребовала сжечь его выстрелом из скорчера. Никаких объяснений своему поступку она не дала.

Её воля была исполнена. Насколько мне известно, посмертного ментоскопирования не было. О чём думала Лена перед смертью, не узнает никто и никогда.

О причинах её поступка говорили много и долго. Наиболее популярной среди обывателей была версия категорического несогласия Лены с "линией Горбовского", как тогда это называли.  Эта версия была хороша всем, кроме одного: никто не мог сказать, в каком именно вопросе Завадская и Горби разошлись настолько сильно. В Институте предполагали, что речь шла о каких-то тайных и зловещих планах. Странно, однако, что Завадская даже не попыталась сделать их достоянием общественности, хотя такие возможности у неё были.

Вопреки обыкновению, ни Глумова, ни другие сотрудники Института даже не рассматривали гипотезу ликвидации. Возможно, напрасно. Однако стилистический диссонанс с обычными методами КОМКОНа и ДГБ слишком уж бросался в глаза. С другой стороны, поступок Завадской, при всей его эксцентричности, не выбивался из образа - если вы понимаете, о чём я.

XIII

Я приближаюсь к проблеме, который будет вполне понятна только профессионалу. Тем не менее, я постараюсь изложить суть дела настолько ясно, насколько это вообще возможно.

Майя Глумова относилась к любому тексту, написанному человеком - или иным существом, чей разум сформирован эволюцией - как к смеси субъективной правды, сознательной лжи, предвзятости, бессознательных искажений, некомпетентности и внешней дезинформации, а также привходящих обстоятельств разного рода. Я считаю, что подобный подход является единственно верным. Скажу больше: утверждение, воспринимаемое его автором как "ложь", иной раз содержит в себе больше ценной информации, чем субъективно честное высказывание, в котором автор отчаянно пытался быть "правдивым". Я неоднократно в этом убеждался и на Земле, и здесь.

Это, однако, не снимает простого, интуитивно очевидного вопроса: является ли "мемуар Вандерхузе" правдой в самом банальном смысле этого слова? Грубо говоря, существовал ли субъект, от имени которого ведётся повествование в этой книге? Писал ли он о том, что с ним происходило на самом деле? Или же этот текст - порождение чьего-то творчества?

Я достаточно долго размышлял над этим вопросом - и на Земле и здесь - чтобы прийти к определённым заключениям. К сожалению, я вынужден воздержаться от того, чтобы их высказывать. На это существует ряд причин, вдаваться в которые я не считаю нужным. Впрочем, одну назову: невозможность дискуссии. Даже если бы у меня было больше сил и времени, я всё равно не смог бы привести аргументы, которые показались бы убедительными существу, не имеющему моего опыта. Как я уже говорил, я не могу абстрагироваться от своей professional competence. Ссылаться же на неё я могу лишь внешним образом, то есть призывать мне поверить лишь потому, что я - это я. Однако это скверный аргумент, и я не желал бы к нему прибегать. С другой стороны, у меня ещё меньше охоты читать или выслушивать некомпетентные суждения случайных читателей. Это отравит последние дни моей жизни.

В общем,  достаточно того, что я счёл возможным опубликовать книгу. Выводы делайте сами.

Однако ничто не мешает мне изложить мысли Глумовой по тому же поводу. В конце концов, они важнее моих собственных.

Майя несколько раз меняла свою точку зрения. Сначала она восприняла текст с недоверием, потом увидела в нём источник интересных сведений. Какое-то время она верила "мемуару Вандерхузе" почти полностью, насколько это вообще возможно для её скептического ума. Но буквально накануне запланированного нами размещения книги в информатории Института она отозвала своё прошение. Мотивировала она это тем, что обнаружила в тексте некие тонкие противоречия в известной ей фактуре. Она изложила мне свою аргументацию. Не скрою, мне она показалась надуманной. Я не скрыл своего мнения и от Глумовой. Это обошлось мне - и ей - в полгода напряжённой работы над фактурой. В конце концов Майя со мной согласилась.