Фагоцит разбушевался

— Да ничего страшного, вот только мне почему-то кажется, что тут должен быть памятник Ленину и Крупской. Закрою глаза — он есть, открою — ничего нет.

— А что за памятник-то? — на всякий случай спросил я, хотя в ответе практически не сомневался.

— Ну… сидят они на скамейке. Крупская читает газету, Ленин смотрит вдаль. Причем он почему-то уже старый, а она совсем молодая, больше двадцати пяти никак не дашь.

— Очень точное описание, — хмыкнул Антонов, — и я, кажется, знаю, какое место ей надо будет показать в ближайшее же время. И спросить, что она там увидит с закрытыми глазами.

— Я тоже знаю, но сегодня праздник, так что все потом, потом.

Глава 24

В самом начале своей межвременной эпопеи я себя никем, кроме Антонова, не ощущал. Смена фамилии при переходе из двадцать первого в двадцатый никак на это не влияла. Ну примерно как я на одном форуме имел ник Каин, а на другом — Австралопитек. При этом меня совершенно не тянуло ни убить брата, которого я отродясь не имел, ни посетить родину австралопитеков, юг Африки — ну их нафиг, тамошних сбросивших ярмо апартеида негров, у нас и своих гопников хватает. Ник — он и есть ник.

Потом я заметил, что в двадцатом веке у меня несколько иное мироощущение, нежели в двадцать первом, но пока это еще оставалось в рамках одной личности. Например, человек в первый день долгожданного отпуска и в последний — он, конечно, один и тот же, но все-таки немного разный.

А вскоре я и сам обратил внимание, и Ефремов мне об этом же сообщил — в общем, нас как-то незаметно стало двое. Мы почти сразу научились общаться с друг другом, а чуть погодя — блокировать какие-то избранные воспоминания одной личности от другой. Ясно, что от этого различия между Скворцовым и Антоновым только возрастали, году этак к шестьдесят восьмому мы иногда даже не всегда понимали друг друга с полуслова — что-то приходилось хоть парой слов, но уточнять дополнительно.

— Вот не нравится мне все это, — как-то раз заявил Антонов.

— Что именно? — не понял я. — Не вижу поводов для неудовольствия. Или ты про то, что у Веры и Веры Михайловны начали прорезаться какие-то способности вроде наших, но совершенно на них непохожие?

— Нет, это как раз то, что вселяет малую толику оптимизма. Без этого все было бы вообще беспросветно.

— Да что с тобой такое? — даже слегка обеспокоился я. — Неужели ухитрился заболеть, причем в тайне от меня?

Вообще-то, конечно, с точки зрения Скворцова Антонов всегда был пожилым и не очень здоровым человеком — это чувствовалось в первый момент всякого перемещения нашего более или менее общего сознания из двадцатого в двадцать первый век. Хотя наверняка более девяноста процентов ровесников Антонова многого бы не пожалели за возможность чувствовать себя столь же «плохо», как он.

— Не дождешься, — вздохнул мой духовный брат. — Меня беспокоит, что у нас все хорошо. А так не бывает. И, значит, или нас в ближайшем же будущем ожидает грандиозная бяка, или, что еще хуже, она уже наступила, но мы ее не видим. Впрочем, возможно, ты прав, и это просто старческое нытье.

— Или ты от здесь от безделья маешься, — высказал свое видение проблемы я. — Если мне нечего делать в двадцать первом веке, то я там свою личность и не активирую, мне вполне хватает твоих воспоминаний. А ты тут торчишь чуть ли не постоянно.

— Тебе что, жалко?

— Нет, зато тебе скучно. Прямо как какому-нибудь, прости господи, доктору Фаусту. В общем, это я вот к чему — завязывай с рефлексией, для тебя есть работа.

— Я весь внимание.

— Пора попробовать научиться совмещению наших функций. Нам скоро лететь в космос, а там возможна ситуация, когда придется одновременно и что-то срочно чинить — например, при нарушении герметичности станции. И поддерживать жизнедеятельность в условиях резко упавшего давления, или что там еще может стрястись.

— Всегда готов, а что мне делать?

— У меня сейчас по плану утренняя пробежка. Но побегу я не как обычно, километр в среднем темпе, а три и на пределе возможностей. А ты фиксируй состояние организма и прикидывай, чем сможешь ему помочь, не отвлекая меня от бега. Это будет вводный этап. Потом, если у тебя все получится, я включу нашу рентгеновскую установку, полезу под излучение и чем-нибудь там займусь, а ты будешь в режиме реального времени минимизировать воздействие на меня рентгенов.

— На тебя будут воздействовать не рентгены, а зиверты.

— Мне как-то хрен с ними, это твоя забота, чтобы они не нанесли вреда нашему общему здешнему организму.

— Саша настучит, и тебе будет втык. И вообще ты живодер.

— Не настучит, это же не сегодня, а он всю следующую неделю будет торчать в Зеленограде. И — неужели забыл? — живодер у нас как раз ты.

— Вот именно. Слушай, может, ну его в зад, этот космос? О тебе же забочусь, мне-то в двадцать первом веке ничего не будет. Я, пожалуй, смогу сотворить с твоим здоровьем что-нибудь, из-за чего полет будет признан невозможным, а потом вернуть все как было.

— Отстань, ты же знаешь, зачем я туда собрался.