Морщился, узнавая, что о нем пишут очередную монографию, советовал диссертантам писать о Леонове, Шолохове, Федине. В 1947-м писал критику Зелинскому: «Значение моих вещей переоценивается тобой…» В 1955-м — литературоведу Беляеву: «Я испытываю чувство глубокого смущения, когда обо мне пишутся толстые книги или диссертации. Ведь я, в силу сложившихся обстоятельств жизни, так мало написал!»
Либединский вспоминал, как на рубеже 1920–1930-х друзья решили инициировать награждение Фадеева орденом и подняли этот вопрос в ходе литсобрания на «Красном путиловце»[289]. Предложение встретили овациями, во время которых Фадеев исчез. Вечером Либединский нашел его лежащим на постели. Зарывшись в подушку, Саша плакал: «Зачем вы все это затеяли? Ведь могут подумать, что я принимал участие в организации этой шумихи…» Орден Фадееву дали только в 1939-м.
Литературовед Алексей Бушмин пишет: «Многократные предложения издать собрание сочинений Фадеева отклонялись им, и по этой причине он — единственный из крупных советских писателей, не имевший при жизни такого издания». В предисловии к первому собранию (1959–1961) К. Федин подтвердил, что дело было именно в позиции Фадеева: «Просьбы издателей о выпуске собрания сочинений были настойчивы и многократны, друзья Фадеева побуждали его к этому всеми мыслимыми доводами, литературоведы рады были содействовать наилучшей подготовке издания… Но Фадеев всем отвечал: рано».
На вечере в честь пятидесятилетия Фадеев назвал себя автором всего двух законченных произведений, добавив: «Я еще надеюсь спеть свою большую, настоящую песню» (верил ли сам в это?). Накануне юбилея писал Суркову: «Ко мне поступают сведения, что некоторые лица и организации придают этой дате… чрезмерное значение… Это ставит меня в неловкое и смешное положение. Никто почему-то не задумывается над тем простым обстоятельством, что среди многих своих друзей-литераторов, ничуть не меньших, а зачастую и больших по своему творческому литературному значению, я „выделяюсь“, в сущности, только своим должностным положением в качестве Генерального секретаря Союза писателей, к тому же члена ЦК ВКП(б). Но это последнее обстоятельство только обязывает меня к большей скромности. И я очень и очень боюсь парадной шумихи… Вот почему я обращаюсь к тебе с личной просьбой — помочь мне провести эту злополучную дату как можно более тихо». Он просил Суркова сделать так, чтобы издательства не брались за выпуск монографий о Фадееве. Иначе он будет поставлен в «глупое и пошлое положение», «стыдно будет людям в глаза смотреть». «Я просто не могу позволить подобной нескромности и лично прошу тебя не допустить выхода в свет подобных книг», — писал он Суркову. С той же просьбой обратился в секретариат правления Союза писателей. Предложил отказаться от банкета: тратить казенные деньги на всех — нереально, созвать избранных — тоже нехорошо. Даже пригрозил уехать на это время из Москвы, используя право на отпуск. Обошлось без банкета, скромный вечер прошел в ЦДЛ.
Показательно знакомство с Фадеевым Сергея Михалкова. Молодой поэт посвятил Фадееву стихи «Левинсон», и тому это не понравилось. «Он заподозрил начинающего поэта в желании польстить ему, одному из руководителей Союза писателей. Увидев автора, он прямо так и сказал ему это, глядя в глаза», — вспоминал Михалков.
Александр и Иосиф
Сталин благоволил Фадееву. Прочитав «Разгром», сказал: «Почему вы скрывали от меня товарища Фадеева?»[290]
По возрасту Сталин годился Фадееву в отцы. Умрет он 5 марта 1953 года, мать Фадеева — 5 марта 1954-го. «Я двух людей боюсь — мою мать и Сталина — боюсь и люблю», — привел Эренбург слова Фадеева, добавив, что тот произнес их «полушутя».
Уже после смерти Фадеев породнится со Сталиным. Александр Фадеев-младший — сын Ангелины Степановой, усыновленный писателем, — женился на внучке Сталина Надежде Васильевне Бурдонской (1943–1999). В 1974-м у них родилась дочь Анастасия.
Долматовский: «Фадеев слепо верил Сталину, верил больше, чем себе».
Эренбург: «Не его вина, а его беда, что в течение четверти века верность идее он, как и миллионы его современников, связывал с каждым словом, справедливым или несправедливым, Сталина. Конечно, Фадеев знал, что Бабель не „шпион“, что Зощенко не „враг“, что неприязнь Сталина к Платонову или Гроссману необоснованна, но он знал и другое: для многих миллионов смелых и самоотверженных людей слово Сталина — закон».
Вера Кетлинская[291]: «Бесспорно, что в отношении к Сталину Фадеев был сыном своего времени, что он верил всему тому, что ему сообщали как члену ЦК и руководителю союза… Но Фадеев относился к самому себе крайне требовательно и чувствовал себя ответственным в полной мере за все ошибки и искривления периода культа личности Сталина, и судил он себя с такой строгостью, с какой не стал бы его судить никто другой».