Фадеев

«Нужно ли говорить, — продолжает далее Фадеев, — что и у меня не было никаких сомнений в твоей невиновности; в те времена и позже, когда приходилось разговаривать с Либединским, Валей Герасимовой, Ермиловым, считали, что это «ошибка», вызванная чьими-либо ложными показаниями или клеветой. Теперь, конечно, понимаем, что не ошибка, а преступление в ряду других таких же преступлений тех и более поздних лет. Несколько месяцев назад прокуратура военная обратилась ко мне за твоей характеристикой, я ее дал незамедлительно, копия у меня хранится, и я ее тебе покажу».

…В больнице, зимой 1956 года, он готовит к очередному изданию роман «Молодая гвардия» для серии «Школьная библиотека». Полмиллиона экземпляров — таков тираж романа, по тем временам очень большой. Фадеев прочитал «Молодую гвардию» внимательно, придирчиво, поскольку ему хочется сдать в производство, по его словам, «канонический» текст, к которому впредь уже не прикасалась бы ни рука его, автора, ни редакторов. Авторские правки незначительны, в основном стилистического характера. Читая, он еще раз убедился, что не зря столько сил, времени, нервов отдал переработке романа — новые главы в общем-то органично вошли в прежнее повествование. Теперь ему даже странно, что их когда-то не было в романе.

Но все-таки его моральное состояние было столь тяжелым и груз прежних представлений еще так довлел над ним, что ряд великолепно выписанных в первой редакции сцен не были восстановлены. Особенно жаль, что беспощадно и правдиво воссозданные картины всеобщего страдания, паники в Краснодоне, в свое время под прессом указаний сверху вычеркнутые или притушеванные Фадеевым во втором варианте, он так и не восстановил.

«Грузовик был полон имущества милиции и — милиционеров, в количестве значительно большем, чем требовалось бы для охраны имущества.

— Вон вас сколько поналазило, блюстители! — словно обрадовавшись этому новому поводу, закричала Любка. — Нет того, чтобы народ успокоить, сами — фьюить!.. — И она сделала неповторимое движение своей маленькой ручкой и свистнула, как мальчишка. — Ряшки вон какие наели!..

— И чего звонит, дура! — огрызнулся с грузовика какой-то милицейский начальник, сержант.

Но, видно, он сделал это на беду себе.

— А, товарищ Драпкин! — издевательски приветствовала его Любка. — Откуда это ты выискался, красный витязь? Тебя, небось, советская власть поставила порядок наводить, а ты залез в машину и кричишь на всю улицу, как попка-дурак…

— Молчи, пока глотку не заткнули! — вспылил вдруг «красный витязь», сделав движение, будто хочет выпрыгнуть.

— Да ты не выпрыгнешь, побоишься отстать! — не повышая голоса и нисколько не сердясь, издевалась Любка. — Ты, небось, ждешь не дождешься, пока за город выедешь, тогда, небось, все свои значки да кантики пообрываешь, чтобы никто в тебе не признал советского милиционера… Счастливого пути, товарищ Драпкин! — так напутствовала она побагровевшего от ярости, но действительно так и не выпрыгнувшего из тронувшейся машины милицейского начальника».

Есть эта сцена и во втором варианте. Но уже все увяло, поблекло, и милиционеров в машине столько, сколько надо, и «ряшки» у них нормальные, и не кричит блюститель на Любку «на всю улицу, как попка-дурак», и на счет значков и кантиков ничего не сказано. Словом, серьезная, правдивая драма предстает как задорная уличная перебранка. Не более.

К счастью, таких купюр в романе не более пяти, и все-таки вызывает горечь, что они остались вне «канонического» текста произведения, отвечая, кстати, духу Фадеева-писателя, давшего клятву еще в юности: «видеть все так, как оно есть…»

Фадеев не знал — и увы, так и не узнал о том, что роман ожидало еще одно испытание. После трагической гибели А. А. Фадеева станет известно, что один из активных и отважных героев краснодонской «Молодой гвардии» Виктор Третьякевич оказался без вины виноватым — был оклеветан на допросе полицаем М. Кулешовым. Пошли слухи: а не из-за этого ли застрелился Фадеев? Персонажа с фамилией Третьякевич в романе нет, но, кое-какие детали «биографии» Стаховича совладают. Да и окончание фамилии похоже. Трудно сейчас точно разобраться в том, какие силы стояли за этими кознями, какие мотивы ими руководили. Достаточно сказать, что в Грузии даже пытались изъять роман из школьных программ. Действия эти были сразу же поправлены, но они, как говорят, имели место.

Нет сомнения, Фадеев был бы только рад вести о том, что Виктор Третьякевич не предатель, и, безусловно, внес бы его имя в список героев, которым заканчивается роман. Но, думается, что никаких поправок в произведение, тем более в образ Стаховича он не стал бы делать. К тому не было никаких оснований.

Образ Стаховича — одна из безусловных художественных удач Фадеева, которые в наше время видятся яснее и определеннее, чем современникам. Сейчас роман все менее воспринимается как документальное повествование, яснее и прозрачнее открываются глубины его художественности.