F20

Неля тяжело садилась за стол, а Елена Борисовна удалялась в дом и возвращалась с графинчиком коньячного спирта. Она никогда не наливала прямо из канистры, это, видимо, оскорбляло ее чувство прекрасного.

Ближе к обеду они уговаривали первый графинчик, и Елена Борисовна, если могла, делала новую ходку к канистре, а если уже нет, то просила меня или Анютика. Мы, стараясь не дышать, переливали спирт из канистры в узкое горлышко графинчика, пахло конфетами и уколами. Старухи почти ничего не ели, если не считать николашек, иногда, после особенно болезненных пробуждений, Елена Борисовна заваривала себе куриный бульон из кубика.

На втором графинчике Неля начинала волноваться, как там без нее Костик. Елена Борисовна разумно отвечала, что Костик — здоровый лоб и найдет чем заняться. Изображая заботливую бабушку, Неля пару раз звонила Костику по грязному мобильному. Первый раз, чтобы узнать, пообедал ли он, а второй — потому что забывала, что уже звонила. Костик появлялся около половины шестого, кивал нам с Анютиком, поднимался на веранду и уводил Нелю домой. Там он укладывал ее спать, а сам потом сидел на крыльце и курил.

В июне я принимала седоквель без должной регулярности, иногда пила, иногда нет. Анютик же, напротив, приобрела какую-то неодолимую тягу к таблеткам. Помимо своего залептина, она стала попивать мой седоквель, а перед сном еще и закидывалась циклодором, объясняя это тем, что скоро уже у нее начнутся месячные и она не хочет слететь с катушек. По ночам ее глючило, и она снова пила седоквель. В итоге она подсела на «кашу» и к середине июня совсем перестала выходить за пределы участка Елены Борисовны. Она боялась собак. Собаки в поселке и впрямь были, но само их наличие никак не означало, что они для кого-то опасны. У меня же, как синдром отмены седоквеля, вернулся мышечный тонус, мне все время хотелось двигаться, но без Анютика гулять было скучно, я вынуждена была сидеть с ней в саду и злилась.

Мы поругались. Я хотела пойти в лес, а Анютик бредила насчет собак, которые нас там загрызут. Елена Борисовна и Неля пили на веранде. Я послала Анютика матом и вышла за калитку. Прошла по улице и завернула к дому Костика. Он стоял в саду в одних обрезанных по колено джинсах и объедал малиновый куст. Я помахала ему рукой из-за калитки и предложила погулять. Костик согласился.

Мы пошли в лес, но там жутко жрали комары, и мы свернули к водохранилищу. Костик купил себе в ларьке пива, а мне — пепси, мы сели на бревно у самой воды и стали обсуждать почему-то школу. Костик вспоминал, что учиться он ненавидел, да и сейчас в принципе ненавидит, но надо учиться, чтобы не попасть в армию. Я сказала, что вообще не понимаю всеобщую истерию по поводу отметок, ведь можно просто посмотреть на взрослых людей и понять, что как бы ты ни учился в школе, все равно тебе ничего не светит. Костик сказал, что я очень красивая, а потом, на всякий случай, поинтересовался, сколько мне лет. Я сказала, что пятнадцать.

Мы вернулись в поселок, и около своего дома он спросил, не хочу ли я зайти? Я хотела. Дом у них был такой же запущенный, как у Елены Борисовны, и, кажется, даже те же самые коты ходили к ним кормиться. Только миски для них стояли не на веранде, а под крыльцом. Комната Костика была на втором этаже. Он показал мне фотки на компьютере, мы еще немного поболтали, сидя довольно близко друг к другу. Потом я ушла.

Анютик, увидев меня, начала допытываться, где я шлялась. Я не стала ломаться и выложила ей про Костика.

— Он тебе что, нравится? — спросила она.

В Костике не было ничего редкого или необычного. Он выглядел и разговаривал, как обычный девятнадцатилетний парень, и если и мог нравиться, то только по этим причинам.

— Ничего у тебя с ним не будет, — ревниво заметила Анютик, — очень ты ему нужна.

— Ну, ты-то вообще никому не нужна, — сказала я, — от своих таблеток скоро и в сад выйти не сможешь. Вдруг там на тебя нападут гусеницы.

— Сука, — сказала Анютик.

— А ты ничтожество, — парировала я.

Через два дня после прогулки на водохранилище мы с Костиком поцеловались взасос. Он просунул руки мне под майку и гладил соски. Мне нравилось то, что он делает, но сам он не вызывал вообще никаких чувств. Я не восхищалась его внешностью, меня не особенно интересовало то, что он рассказывал. Он был настолько нормальным, что это граничило с небытием, иногда я смотрела на него, и мне казалось, что у Костика вообще нет личности. Просто его мозг сохранил небольшой набор узнаваемых импульсов. И для каждого из них у него хранится запас слов и реакций, тоже небольшой.